— Может быть, когда-то жили. Но теперь живем мы. И вам тут делать нечего. Я уже предупредил об этом приходившего сюда мужчину.
— Моего мужа? Илью Шераса? — дрогнувшим голосом спросила Лейя.
— Не знаю. Я его документов не проверял. Хотя, наверное, следовало бы. А то теперь каждый… — он осекся, поскольку явно хотел сказать «еврей», — может претендовать на хорошую квартиру.
Лейя был готова бежать искать Илью. Даже встала. Но спохватилась: она не знает, куда бежать.
— А… где он?
— Это не мое дело. И прошу больше нас не беспокоить.
Лея смотрела, как он своим ключом открывает их дверь, пропускает жену, сам собирается войти. Но на пороге остановился.
— Спросите в пятой квартире. Я их видел вместе.
— С Тадасом?
Но он не ответил. Вошел, закрыл дверь. Щелкнул замок.
Лейя стала спускаться по лестнице. Понимала, что должна торопиться — ведь там, в пятой квартире, у Тадаса ее Илья! Но почему-то останавливалась на каждой ступеньке, оттягивала время: может, этот новый жилец их квартиры нарочно так сказал, чтобы избавиться от нее.
Перед дверью Тадаса прислушалась. Там было тихо. Может, Тадас на работе, а Котрины тоже нет.
Хоть и не сразу, решилась позвонить.
— Кто там?
— Господин Тадас, это я, Лейя Шерене.
— Л…л…лейя?!
Нет, ей не послышалось, это голос Ильи. Она схватилась за ручку, чтобы не упасть, — ноги подкосились.
Дверь открылась. За спиной Тадаса стоял Илья, только трудно узнаваемый.
Он обнял ее, дрожащую, да и сам дрожал. Тадас с Котриной тихонько вышли. А они стояли обнявшись и сквозь слезы повторяли имена друг друга.
Внезапно Лейя заплакала:
— А наша доченька в Германии!
— З…знаю. Но н…не теряй надежды.
— Это я там, в лагере, не теряла, а здесь…
Услышав ее рыданье, Котрина вошла со стаканом воды.
— Попейте, нельзя оплакивать живую.
— Я не… ее… оплакиваю, себя.
Зубы Лейи стучали о край стакана.
— И себя нельзя. Вы оба живы, и слава Богу. А с ребенком еще встретитесь. В жизни всякие чудеса бывают. Разве не чудо, что назло Гитлеру вы оба уцелели?
— Ч…чудо.
— Ничего, Илюша, ничего. — Она только теперь осознала, что он заикается не от волнения. — Главное, что живой. А это пройдет.
Вернулся и Тадас.
— Жена права. Главное, что вы оба живы, что дочка хоть и далеко, но у надежных людей.
— А как жить без нее? — беспомощно вздохнула Лейя.
— Надеждой, что, Бог даст, свидитесь.
— Это я там, в лагере, держалась надеждой. А здесь, теперь… — повторила Лейя то, что сказала Илье.
— И без с…своего угла.
— Угол будет, — заверил Тадас. — Их уплотнят.
Лейя не поняла, что значит это слово, и только вздохнула.
— Директор нашей типографии — я там продолжаю работать — теперь из своих, был когда-то обыкновенным наборщиком. А как вступил в партию, так сделали директором. Я ему все объяснил. Обещал помочь. И слово сдержал. Прислал какую-то комиссию то ли райкома, то ли райисполкома — теперь таких советских учреждений хоть пруд пруди. Комиссия составила акт, что у этих новых жильцов на двоих три комнаты, и на одну выдали ордер. — И чтобы Илье не надо было рассказывать и смущаться своего заикания, продолжил: — Но эти новые жильцы все равно считают себя хозяевами, хотя ключ от входной двери и швырнули на стол.