Противоречие коммунистического созидания, энтузиазма советских людей и сталинщины стало явным, легко наблюдаемым проявлением более глубинного конфликта социального творчества трудящихся и его бюрократических превращенных форм. Именно в этом противоречии (включающем не только антагонизм, но и единство сторон) – ключ к пониманию нашего прошлого. Более того, как я уже заметил, эти мутантные формы возникли отнюдь не случайно и не случайно (вспомним о «ловушке ХХ века») были сращены с ростками коммунизма так, что друг без друга эти противоположности в реальной жизни, как правило, и не проявлялись. Вплоть до кажущегося ныне чувищно-неправдоподобным парадокса гибели расстреливаемых сталинистами коммунистов с именем «вождя» на устах. Но этот парадокс и есть правда реальной жизни СССР, когда сталинщина была сращена с коммунизмом и строители нового общества вне этой формы, как правило (не забудем и об исключениях – героях коммунистической борьбы со сталинизмом в СССР и за рубежом), не мыслили себе социализм.
Тем более это было верно для большинства трудящихся, недавно вышедших из деревни и поднявшихся к новой жизни без опыта самостоятельного освоения культуры, самоорганизации, личностной свободы и критического самосознания, но при этом (вот они, парадоксы «ловушки»!) объективно ставших созидателями ростков качественно нового общества. Это социальное творчество масс, объективно в большинстве своем неспособных к социальному творчеству, не могло не породить превращенных (т. е. не просто извращающих, но и «убивающих» свое действительное содержание) форм полурелигиозного сведения своей самодеятельности к реализации внешней объективной воли (некоей абсолютно непогрешимой, являющейся «умом, честью и совестью» эпохи партии), каковая неизбежно должна была оказаться сращена с личностью-символом.
Эта в основе своей объективная (хотя и не единственно возможная – в других очерках книги я укажу на наличие альтернатив) тенденция, однако, была доведена до предельно реакционных форм субъективным фактором – теми, кто оказался во главе этой номенклатурной системы. Они (и прежде всего, «вождь», сращенный с репрессивным аппаратом НКВД, – Джугашвили и его ближайшие сторонники Ежов, Ягода, Берия и т. п., периодически расправлявшиеся друг с другом, а потом, как сейчас все чаше говорят, расправившиеся и с вождем) стали, по сути дела, исполнительным механизмом номенклатурно-бюрократической власти.
Однако это была не более чем верхушка айсберга под названием «сталинщина».
Его скрытой в толще обыденной жизни и обыденного сознания основой был конформистст-мещанин (и прежде всего, из среды служащих и интеллигенции, в том числе «элитной», иные из лидеров которой особенно услужливо возвеличивали вождей и активнейшим образом доносили на своих коллег-соперников по цеху).