Автоген вздохнул:
– Да, ты такая, Соловьева, настырная и боевая. И я могу себе представить, что ты отправишься в Москву на прием к министру. И к тебе прислушаются… Но знаешь, я этого не боюсь! Потому что никуда ты больше отсюда не выйдешь. Будешь сидеть в карцере, пока я не прикажу тебя выпустить. А ведь может статься, что ты, личность нервная и неуравновешенная, еще и с собой покончишь!
Мерзавец откровенно заявлял, что убьет меня, если я буду мешать ему насиловать моих подруг! Вот ведь зверь! И тут я вдруг поняла простую и теперь явную мне истину – Автоген должен умереть. Сделать это могу только я сама, кто же еще…
– Кстати, Соловьева! – вклинился в мои мысли голос директора. – Твоя подруга Тоня такая страстная, если ее довести до кондиции… Но если будешь болтать, твоей Тоне будет очень и очень плохо!
Я окаменела. Выходило, что директор и до Тони добрался. Именно с этой целью Автоген и превратил наш детдом в некое подобие ГУЛАГа: если все будут порознь, то никто не будет сопротивляться его мерзким желаниям и никто никогда не узнает, какое он чудовище.
Кажется, я принялась тогда кричать, бить руками и ногами по двери, а директор, хохоча, принялся в подробностях описывать, что именно делал с Тоней. Я заткнула уши, не желая слушать его ужасный рассказ, впала в некое подобие оцепенения. А когда отвела руки, снова услышала гадкий тенорок Автогена. Он хотел окончательно сломать меня, растоптать, превратить в свою новую жертву. И признаюсь, ему почти удалось.
Я потеряла счет времени, не представляя, как долго сижу в карцере. Мне казалось, что прошли недели, месяцы, годы. Кормили меня на редкость отвратительно, но более всего было невыносимо думать, что, пока я сижу в темной комнатке, Автоген причиняет боль моей лучшей подруге, а также другим девочкам.
Хуже всего, что днем негодяй заявлялся ко мне и докладывал о том, какие мерзости имели место в прошлую ночь. Директор прекрасно понимал: если я и вырвусь из карцера на свободу, и даже поведаю кому-то о том, что произошло, что он мне рассказывал, никто все равно мне не поверит. Этим-то и объяснялась его удивительная словоохотливость.
Когда я уже чувствовала, что вот-вот или сойду с ума, или окончательно сломаюсь, раздался лязг задвижки, и зарешеченное оконце снова отворилось. Конечно, за дверью опять стоял Автоген.
– Соловьева, ты еще не улетела? Хотя куда ты, собственно, могла улететь… Знаешь, что я сейчас намерен сделать? Пригласить к себе в гости твою подружку Тоню. Она вся дрожит подо мной, то ли от страсти, то ли от страха. Или от того и другого!