Вернувшись в кубрик, я завалился на откидную койку и сам не заметил, как заснул. Проснулся часа через три, когда лодка уже была в открытом море и от Океанариума ее отделяла добрая сотня морских миль. Все это я выяснил, опросив случившегося неподалеку Петренко. Прикинул про себя — тридцать с лишним узлов скорость у нашей посудины, и это далеко не предел, как я понимаю. Если в километры перевести, почти две сотни получается. От Океанариума до Южной гряды восемьсот с небольшим километров, так что к острову Птичий подойдем часов этак через семь-восемь. Причем засветло еще, что для нас не очень хорошо. Придется ждать темноты. Сон я успешно перебил, поэтому в кубрик возвращаться не стал. Вместо этого завалился в кают-компанию, где обнаружил сержанта Федотова, коротающего время в компании с мичманом Литке и майором Волчарой. Вяло отмахнувшись от приветствий, я примостился на краешек дивана и поинтересовался:
— А где все?
— А пес их знает, — зевнул Волчара, пялившийся в обзорный экран.
Дисплей этот диагональю метра под три полностью занимал фронтальную стену помещения. На него выводилось изображение с ходовых оптических сенсоров, а качество картинки было столь высоко, что возникал эффект погружения. В прямом смысле слова погружения — под воду на глубину двадцать метров. Пейзаж, правда, разнообразием не поражал — темноватая толща с едва просматривающимся снизу песчаным дном, тут и там заросшим купами водорослей, да изредка проносились мимо стайки серебристых рыбешек. Тем не менее, Игнат от этого зрелища оторваться не пожелал, буркнув себе под нос:
— Сашка дрыхнет, туда-сюда. Как цуцик. Умотали его совсем безопасники, никак не отоспится.
Выдав толику информации, Волчара окончательно утратил ко мне интерес и вновь погрузился в созерцание забортного пейзажа. Я оставил его в покое и подсел ближе к Федотову с мичманом. По всему судя, между ними разгорелась дискуссия на философские темы. А вот это уже интересно — я, помнится, и сам немало часов провел в словесных баталиях с кандидатом философских наук.
— Было в старину в Японии сословие самураев, — втирал между тем Федотов собеседнику, — вот они говорили так: самое главное событие в жизни человека — это его смерть. И всю сознательную жизнь к нему готовились. Для них красиво и с честью умереть было смыслом жизни. Мне эта позиция не близка.
— Тогда чего ж ты в солдаты подался? — удивился Литке. — Если не считаешь смерть самоцелью. У нас, например, подобный род деятельности априори считается уделом личностей с суицидальными наклонностями.