На надгробии следовало высечь только две буквы: I.R. И никаких дат и надписей.
* * *
Когда-то в своей книге «Александр Бенуа размышляет» сей добрый друг и знакомый Иды Рубинштейн восклицал: «Бедная, честолюбивая, щедрая, героически настроенная Ида! Где-то она теперь, что с нею?..»
Несмотря на бурную, невероятную, причудливую судьбу, об Иде Рубинштейн вряд ли кто вспоминал бы, если бы не портрет кисти Серова. Он по-прежнему вызывает самые полярные мнения. Конечно, можно сколько угодно повторять затверженные фразы искусствоведов о мастерстве Серова и неземной красоте Иды Рубинштейн, но… Ни один нормальный человек не назовет ее красавицей. Да и, будем откровенны, на портрете изображена ведь не она — в картине отразилось извращенное желание Серова. Ида больна уродством и несчастна от этого. Но — какое желание быть красавицей и какие возможности!
Честь и хвала Иде за то, что она смогла использовать то великое и малое, что было даровано ей судьбой.
* * *
Ну вот, все сказано, все приговоры вынесены и точки над i поставлены. Только отчего ж беспрестанно вспоминается одна строка из Оскара Уайльда:
«Как красива царевна Саломея сегодня вечером!»
Может быть, она и вправду была красива?
И еще: что же все-таки есть красота и почему ее обожествляют люди?
Черные глаза
(Василий Суриков — Елизавета Шаре)
О чем ты думаешь? О чем ты так думаешь?!
Она молчала, только глядела в пространство странно остановившимися глазами.
— Лизонька! Очнись! Скажи что-нибудь! Где ты?
Молчание.
Ему стало страшно.
Вскочил из-за мольберта и вдруг крикнул, словно по наитию:
— Маша! Мария!
Черные глаза медленно обратились на него:
— Что велишь, батюшка?..
И тут же глаза оживились, подернулись слезой смущения:
— Васенька, милый! Прости! Ты звал? Я не слышала. Так задумалась, словно вовсе и не здесь была.
Он поглядел исподлобья, ревниво:
— Понял, понял, что не здесь. А где? Что ты видела там, где была? Скажи, Лизонька!
— Холодно было, — пробормотала она не сразу. — Окна затянуты рыбьими пузырями, а какое с него тепло? Ветер так и сквозил. Либо в темноте сиди, либо мерзни. На ночь окна завешивали оленьими шкурами. Шкуры плохо выделаны были, коробились, от них смрадный дух по избе стоял. Такие же шкуры и на полу набросаны были. А пол земляной, промороженный. От него стынь по всему телу. До самого сердца холод пронимал. Но я сидела и сидела на том полу, нарочно сидела, чтобы поскорей замерзнуть до могильной стужи…
Суриков схватил Елизавету в объятия, рывком поднял с пола:
— Не сиди тут! Не говори так! Не ты, а она, она там сидела! Не Лизонька, а Маша! Заморил я тебя совсем! Заморозил! Ух, какие руки холодные! — Он торопливо осыпал поцелуями дрожащие бледные пальцы. — Хочешь, самовар поставлю? Тебе согреться надо.