Епископ пришел в себя на кровати в собственной спальне. Рядом с ним, излучая участие и сострадание, сидел его верный секретарь.
— Что со мной случилось? — спросил епископ слабым голосом.
— Ваше преосвященство, очевидно, вы потеряли сознание и упали — там, возле сейфа, — и я перенес вас сюда.
Епископ вдруг все вспомнил. Пустой ларец! Он сделал попытку привстать на кровати, но секретарь его удержал.
— Вам нельзя так резко вставать, у вас сильный ушиб головы, — озабоченно сказал он.
— Где жезл? — спросил епископ, снова откинувшись на подушки.
— Он здесь, не волнуйтесь, я побеспокоился о том, чтобы он случайно не потерялся, — заверил его секретарь.
— А ларец?
— Стоит, где и был. Он ведь пуст. И теперь бесполезен.
— Ты не должен был к нему прикасаться! — с тревогой в голосе выговорил епископ. — Забудь, забудь сейчас же и навеки, что ты его видел!
— Хорошо, ваше преосвященство, только не волнуйтесь, я сделаю все, что пожелаете, — смиренно ответил секретарь. — А теперь прошу, выпейте эту настойку, она успокоит и укрепит вас. — Он подал епископу чашку с ароматно пахнущей жидкостью. Тот сделал глоток. Напиток был горьковатым, но по-своему приятным на вкус. На какое-то мгновение в голове епископа и вправду прояснилось.
— Ты должен закрыть ларец и спрятать его обратно в сейф… Нет, лучше ничего не трогай, я сам… Нет, пожалуй… ты… позови… мне… — Речь епископа вдруг начала терять связность, и, кроме отдельных хрипящих звуков, уже невозможно было разобрать, о чем он говорит.
Секретарь снова протянул ему чашку с питьем. Перед тем как сделать второй глоток, епископ встретился взглядом со своим верным секретарем и успел осознать, что глаза того вдруг сделались пусты и безучастны. Прочитал ли он в них свой конец, об этом теперь известно только двоим: самому епископу и Царю Небесному, перед которым он предстал, как и подобает служителю Церкви, полный смирения и раскаяния.
Шувалова подъехала к бывшей даче Дубянского, когда уже начало темнеть. На этот раз на звонок в дверь откликнулись сразу. Щелкнул замок, и калитка отворилась, пропуская гостью внутрь. Анну встретил все тот же невозмутимый слуга, который как ни в чем не бывало, будто это и не он с пистолетом в руках пытался их задержать несколько дней тому назад, пригласил ее в гостиную. Затем зажег свечи, предложил кофе, от которого она отказалась, и удалился.
Через минуту в комнату вошел мужчина лет сорока — сорока пяти, которого Анна охарактеризовала бы коротко: холеный. Все в нем было в порядке: чисто выбритый, белозубый, аккуратнейшая стрижка, маникюр, безукоризненная сорочка и блейзер, выглаженные брючки, начищенные туфли. Просто образец респектабельности, но никакой теплоты. Впрочем, теплоты от него Анне и не требовалось.