Мармеладов! Мармеладов во веки веков! С Че Геварой или без! Идти им, видите ли, некуда! При этом никуда идти они и не пытаются. Однако этим маньяком она меня сбила. Юмор — вот враг истины. Он убивает любое откровение. Проповедь должна быть совершенно лишена слабых мест, чтобы нельзя было ее разрушить остротой.
— Ну, а что вы можете сказать по поводу людей-мертвецов? — помолчав, спросил он.
— Я запомнила насчет людей-презервативов, — ответила проститутка. — А вы что: ходите по ночам, тренируетесь?
— Вроде того.
— А зачем?
Енисеев махнул рукой. «Зачем», «зачем»! Как будто они сами знают, зачем сидят здесь! У них что — есть в жизни цель? Скажем, стать профессиональными проститутками? А туда же: зачем, зачем?
— Он и есть маньяк, — сказал вдруг Саркози-Че Гевара, по-прежнему не сводящий глаз со своего черта.
В глазах девушки с челкой снова пробежал испуг. Енисеев подмигнул ей, подошел к стойке и заказал сто граммов водки и стакан томатного соку. «Ну а что же пророки? Они всё время попадали в такие ситуации. Сказано, что они проповедовали некому „народу“. Что же: этот народ толпами сбегался к ним, когда они приходили в город? Да ничего подобного. Они сами шли туда, где собирался этот народ — на рынки, в харчевни. А там было хоть отбавляй таких же зубоскалящих блудниц и отморозков, как и здесь. Хорошо, если на сто слушателей попадался один понимающий. Правда, были еще храмы, синагоги. Но едва ли и там публика проявляла дружелюбие к чужакам, бичующим пороки. Как это у поэта? „В меня все ближние мои Бросали бешено каменья“».
— Причем маньяк опасный, — снова заговорил Саркози-Че Гевара.
— А кто такой, по-вашему, Че Гевара, изображенный на вашей футболке? — обратился к нему Енисеев.
— Опасный… маньяк, — на тот же лад проскрипел забулдыга, не отводя взгляда от своего угла, но из-за замедленности его реакции было непонятно, кого он имеет в виду, Че Гевару или Енисеева.
— А вы тоже маньяк?
Саркози-Че Гевара молчал: может быть, осмысливал вопрос.
— Он — неопасный, — ответила за него плоскогрудая проститутка.
Звякнул колокольчик над дверью; в кафе вошли два мента.
— А, сектант, — сказал один из них, узнав Енисеева.
— Сколько раз вам говорить, — с досадой отозвался тот, — что я не сектант и ни в какой секте — ни в тоталитарной, ни в нетоталитарной — не состою.
— А чего ты тогда волнуешься? Ну, не состоишь — и хорошо.
— Не называйте меня сектантом. Вы представители закона и должны употреблять точные формулировки.
— Как же тебя называть?
— Он маньяк, — хихикнула плоскогрудая.
Менту почему-то ее вмешательство не понравилось.