— Тагир! — крикнул я. — Иди сюда и своих веди. Все закончилось.
Младших ребятишек и женщин загнали в укрепленный погреб, а старшие подглядывали за боем с верха сеновала. И сейчас они вылезали оттуда.
— Да, и помогите их разложить.
Ну вот - другое дело. Даже кони не разбежались. Посреди двора росла куча трофейного барахла. А вдоль забора в рядок аккуратно раскладывали связанных петлями горе-вояк. Нашим с удовольствием помогали и детишки. Гвалт стоял знатный. Все громко делились впечатлениями. Я не пресекал — надо было дать людям выговориться.
— Ну что, пойдем — выпьем? — чуть спустя бодро я предложил нашим. — «Покалякаем, о делах наших скорбных», — тоном Джигарханяна добавил я продолжавший дуться на меня Юльке и приобнял ее.
— Дурак, — она скинула мою руку, — а если б тебя убили?
— Кто? Вот эти? — я презрительно улыбнулся. — "Убивалка" у них ещё не выросла. Ну попали в меня - разок, — я потер ребра, — подумаешь. Не на это оружие скаф рассчитан…
— Тагир, ты тоже зови своих — пошли в дом. Говорить будем.
— А эти? — он кивнул на смирно лежащее «воинство».
— А что эти? Полежат пока. Надо подумать, может и пригодятся? А не пригодятся…? — я характерным жестом провел себе по горлу.
— Но как же? Он же барон?
— Он больше не барон, — я глумливо засмеялся, — он мятежник. Он осмелился поднять руку на Наместника Императора и своего синьора. Он бунтовщик — со всеми вытекающими последствиями. Вот если б ты ударил его, что бы было?
Тагир прижмурился — он представил на секунду перспективу:
— Убили бы всех.
Я ухмыльнулся: — Вот примерно тоже самое он сделал только что. Но… по отношению ко мне.
Все местные, занимаясь трофеями и сортировкой тушек усиленно «грели уши» очень внимательно прислушиваясь к разговору.
— Ладно. Ну что, господа и дамы — пошли, выпьем по этому поводу! — резюмировал я, стаскивая шлем. — Победу не грех и отметить… и окончание «курсов» надо бы обмыть.
Последнее поняли только наши.
— Ага, — тут же согласился Чика. — А то, как бы мозг не закипел — он тут же довольно потер руки.
Выпить были согласны все. Кроме, пожалуй, Симеона отчего-то состроившего постную морду.
— Осуждаешь, комиссар?
— Нет. То в обычае.
— Правильно! Русские мы, в конце концов, или нет?
На лице Баярда было полное согласие с национальной идентификацией — особенно когда речь зашла о выпивке. Дживс о чем-то раздумывал.
— Не парься, Дживс! Ещё немного и ты станешь совсем русским, — обрадовал я его. — По духу ты и так практически наш.
Проникновение разлагающего и тлетворного влияния нашей троицы из двадцатого века было неоспоримо. Перенимались привычки и словечки, а следом и дух. Хочешь… не хочешь, а это сильно сказывается. Интернационал. Ещё немного и… все. Чопорность и величественность в обыденной жизни из Дживса выбить удалось, вот достоинство — нет. Что-то эдакое глубинное, в нем оставалось несмотря ни на что.