— Какие киты? Что вы! В такой сезон если и заплывают, то в основном морские свиньи.
Он оторвал взгляд от денег. Ему не понравилось, как я молчу.
— Я пошутил, извините, — сказал начальник кохвика.
— Да, мы оба шутили, конечно, — откликнулся и я.
«Форд» одиноко, если не считать пары автобусов, торчал на стоянке против санаторских ворот, примыкавших к пляжу. Ветер гнал льдистую поземку, погода словно перепрыгнула через декабрь и январь непосредственно в февраль. Ресторанные окна были заставлены фанерными щитами с рекламой сааремааской кильки. Я уселся за руль превозмогать голод и сонливость.
Ждать пришлось около часа. Почти смерклось, когда «Рено», кренясь на мягких подвесках, развернулся на магистральном шоссе, круто набрал скорость, так же круто сбросил её и резко взял к старому городу. Машину чуть занесло на гололеде. Водитель играючи выправил её.
Я оставил «Форд» возле почты. Единственная парковка в заречье, про которую я помнил в Пярну. Подталкиваемый порывами крепкого ветра в спину, окончательно промерзнув, досадуя, что могу простудиться, осоловев от коньяка, я добрался длинной и пустынной улицей, начинавшейся от церковной колокольни, до торгового центра. В узкие старинные улочки, если не подводила память, транспорт раньше не пускали. Тем не менее «Рено» уже стоял у торгового центра, да ещё на тротуаре, на самом виду в желтом свете фонарей. Начальник кохвика и пара его «контролеров» ловко наваливали на грузовую тележку картонные ящики. Захлопнув дверцы пикапа, они потянули тележку в узенький переулок, зажатый между центром и пивной.
Из окна пивной, промытого до иллюзии полнейшего отсутствия стекла, освещенный переулок просматривался насквозь. Переулок оказался тупичком, он упирался в старинный, вросший в землю амбар. Я доедал свинину по-венски, когда троица выкатывала из его железной двери пустую тележку.
И это дело сделано.
Насытившись, я немного отошел от озноба и расслабился. Черт с ним, с Ефимом. Городок и в не курортный сезон казался уютным, тихим, и я охотно переночевал бы здесь. Напился бы, одиночество не тяготило меня, а утром — в Таллинн, следующая остановка — Лохусалу и далее прямо домой без последнего прости и захода в музыкальные лавки. Век бы мне не слышать румбы «Сюку-сюку» и гершвинской унылой радости.
Снег вдруг опять зарядил, да сильный, и я подумал, что, когда окажусь на Таллиннском шоссе, ехать придется навстречу метели.
Варшава передавала танго. Стокгольм — нечто спортивное. Прорезался Калининград, женский бодрый голосок поносил янтарную отрасль, потом упрекал Москву в связи с какой-то свободной экономической зоной. Москва почти не прослушивалась. Я вернулся к Варшаве.