Из них делают лекарство, которое может стать ядом.
Лекарство часто – яд.
И яд бывает лекарством – чаще, чем принято считать.
Двух десятков таблеток должно хватить с избытком, чтобы оставить за бортом этот дурацкий мир, который способен измениться до неузнаваемости за какие-то сутки.
Волчьи лапки…
Мальчик! Мальчик!
Анна легла на кровать, завернулась в жесткое, шелковое покрывало. Потом она накроется с головой. Анна не чувствовала холода, но не хотела, чтобы люди, которые придут сюда рано или поздно, увидели с порога ее лицо. Положила рядом фонарик. Ей страшно было оставаться в темноте, несмотря на то что она собиралась погрузиться во тьму вечную. Луч фонарика отразился в зеркале, и Анна вспомнила… Вспомнила… нет, нет, это было не с ней, а если с ней – то в прошлой, далекой жизни.
Ее трясло, но она знала, что дрожь скоро уймется. Таблетки подействуют быстрее, чем Анна поймет, что произошло. Некому будет остановить ее. Никто не попросит, чтобы она не уходила. Анна одна, одна в этом доме. В этом чужом и холодном мире. В своем безумии.
– Не уходи.
Мягкий, вкрадчивый голос, нежный, таинственный, потусторонний.
– Не уходи. Останься со мной.
Если ты безумен – то тебе ведь можно отвечать несуществующим голосам, верно? В этом бонус и смысл сумасшествия.
– Кто ты? – спросила Анна. Ее шепот прозвучал чуть слышно, но она и не нуждалась в ответе. Это был голос Марка, родной, знакомый, забытый, незабвенный, тот голос, который шептал ей глупые нежности и страшные клятвы. Анна не должна слушать его…
Но она не могла не слушать. Напоенные зноем летние дни разлагающе подействовали на ее волю. Мучительная сладость, обжигающий стыд – эта близость держала Анну в силках. Они узнавали друг друга день за днем. Анна выучила наизусть его жесты. Как пятерней откидывает он со лба отросшие волосы. Как сутулится и независимо поводит плечами. Его смешки, щенячий восторг в глазах цвета темного гречишного меда и голос, тоже как дикий мед – темный, густой, сладко-горький. Его истертые до белизны джинсы, его клетчатые рубашки. Каждая клетка становилась клеткой для ее сердца. Они целовались до головокружения, до болезненности губ, до полного умопомрачения. Они пробовали друг друга на вкус – но их тела так пропитались подмаренником и земляникой, что невозможно было уловить разницу. Их кожи были из одного лоскута, смуглого, гладкого, пропахшего лесом. Его руки, шея, темная родинка на плече, упругие мышцы на груди, сладко-соленые капли пота, острый запах подмышек, мускусный аромат замшевого паха – все сводило Анну с ума. В краткие минуты просветления она понимала – они делают что-то неправильное, так нельзя, они делают не то, о чем можно рассказать маме. В такие игры не играют с приехавшим погостить братом, даже если он двоюродный, даже если у него шальные глаза цвета дикого меда, и всезнающие пальцы, и ласкающий шепот.