— А-а, — сказал Князь, — печень трески есть ли у вас?
— Есть, — сказала продавщица таким усталым голосом, будто не утро было на дворе, а конец смены и пора закрывать.
— А дайте-ка, коли это возможно, взглянуть.
Продавщица положила перед ним круглую баночку.
Князь покрутил баночку в руках, а потом обратился к стоявшему за ним пенсионеру дачного типа:
— Не будете ли вы так любезны и не одолжите ли мне очки на секундочку?
— Зачем тебе очки? — спросила продавщица, глядя на Князя с привычной к заезжим клиентам ненавистью. Глаза у нее совсем заплыли от многолетнего беспрерывного трудного воровства.
— А вот хочу посмотреть срок давности, — вежливо объяснил Князь, видя краем глаза, как его девушка уж собирает в свою суму кое-какие образцы с прилавка.
— У меня все консервы свежие, — сказала продавщица, еще более наливаясь гневом, если такое было возможно.
За спиной Князя роптали не опохмелившиеся покупатели, алкавшие пива.
— Вы правы, — сказал Князь, — срок давности не истек. — И вернул очки пенсионеру, а банку продавщице.
— Брать будете? — взревела та. Морда ее быстро прошла всю цветовую овощную гамму: от морковного цвета к свекольному. — Или что?
— Именно, — сказал Князь, — или что? Ке фер? Мне нельзя консервы, у меня сахар. И остеохондроз, — добавил он для убедительности.
— Гони этого хондроза, Маня, в шею, — взревела и толпа. — Нам на работу спешим.
Князь не был побит, но грубо вытеснен на крыльцо и дальше, на утоптанную перед магазином траву. Корейская девушка ждала его за углом. Не сговариваясь, они побежали, взявшись за руки. Они бежали росной травой навстречу уж приподнявшемуся над всей нашей гостеприимной землей солнцу. Впереди был мир, добрый и сытный.
Семен будто ждал гостей: мало что вымел сор из избушки, но и выставил на стол в пол-литровой грязной банке тугой букет собранных им на ближайшей полянке ландышей серебристых. И помыл и оттер керосиновую лампу, которую тоже водрузил на стол рядом с мятой алюминиевой кружкой. Сделалось обжито и мило. Войдя, кореянка кивнула Семену, как брату, и на глазах восхищенных друзей по-хозяйски выставила на стол 0,7 водки Зеленая марка и литровую баклажку, как она назвала, кваса Очаковского, а также выложила буханку черного и круг краковской колбасы. В движениях ее смуглых маленьких рук была та осторожность, ласка и плавность, что свойственна лишь женщинам, совсем недавно освободившимся из колонии.
Когда Семен разливал по глотку водки, девушка сказала:
— Мне самую малость. Не то быстро захмелею с отвычки.
Закусили.
— Почто страдала, милая? — нежно спросил Семен.