Интересно, сколько еще времени понадобится Джонни и шотландцу, чтобы прийти им на выручку. Пауэрскорт не сомневался, что те приступили к выработке плана спасения сразу, как только их с Шапоровым ввели в дом. Он и сам с сомнением поглядывал на кнуты, валявшиеся в углу. Что бы ни случилось, а обмануть доверие царя недопустимо. Он ничего не скажет. Больно, наверно, будет…
— Так что, вы убили Мартина? Здесь, в этой комнате? — произнес он со всей враждебностью, на какую был способен.
— Отстаньте от меня с вашим Мартином! — закричал Шатилов. — Отвечайте на вопрос!
— Вы убили Мартина? — Если Пауэрскорт добивался того, чтобы русский капитан разозлился, то его можно было поздравить с успехом.
— Довольно про Мартина! В последний раз спрашиваю: о чем вы говорили с Его Величеством?
Пауэрскорт был уверен, что насчет Мартина капитан лжет.
— Вы убили Мартина? — В третий раз прокричал он, и Шапоров, переводя, также повысил голос.
— Ну все! — Шатилов побагровел. — С меня довольно! Владимир! Борис! Вяжите их!
— Во всю силу? — спросил один из гвардейцев.
— Пока нет, сначала свяжите, — ответил Шатилов, пройдя в угол и подняв с полу кнут.
— Простите меня, Михаил! — пробормотал англичанин.
— Ничего-ничего, все обойдется! — неунывающе ответил Шапоров.
Тем временем их прочно привязали к стульям. Пауэрскорт обнаружил, что не в силах шевельнуть рукой. Если там есть где-то соответствующий бог, хмыкнул он про себя, пусть он сюда поторопится и поскорей выберется из своей машины[15]. Шатилов метался туда-сюда, размахивая левой рукой, в которой держал кнут. Пауэрскорт подумал, что в пыточном арсенале русских скудновато с ассортиментом. Что это, в самом деле, все кнуты да кнуты!
— Видите это, лорд Пауэрскорт? — Шатилов сунул ему в лицо кожаный хвост кнута. — Еще немного, и эта штука располосует вам спину. Несколько хороших ударов, и останутся одни кости. Одумайтесь, расскажите, о чем шла речь, и тогда вам ничто не грозит.
— Именно так вы и поступили с Мартином? Пороли его кнутом, пока он не умер?
— Разрежьте ему сюртук! — закричал Шатилов своим подручным. Пауэрскорт почувствовал, что его раздевают.
— Рубашку пока, так и быть, оставьте… Ну, сволочь, отведай! — рявкнул Шатилов. Кнут просвистел в воздухе и впился в спину англичанина. — О чем говорили с царем? — снова услышал он. — Даю вам десять секунд, чтобы ответить. Потом снова ударю. На этот раз уже без рубашки. Десять, девять, восемь, семь…
На счет «шесть» раздался страшный грохот, и в комнату ворвались Джонни Фитцджеральд и сержант-шотландец, оба с револьверами в руках. Они ринулись прямо на безоружных гвардейцев — те оставили ружья стоять за стульями у стены. Однако именно Рикки Краббе оказался истинным открытием этой спасательной операции. Позже Пауэрскорт говорил, что в заброшенном доме на окраинах Царского Села он явился, как воплощение прекрасного юноши Давида (основным Голиафом, понятное дело, считался Шатилов). Он захватил с собой несколько приличного размера булыжников. Первый из них сразу после вторжения он с замечательной точностью влепил прямо в и без того изуродованную физиономию капитана Шатилова. Обливаясь кровью, тот рухнул на пол, но сознания не потерял и принялся шарить руками, выясняя, что там осталось от носа.