— Отлично придумано! — одновременно сказали Наташа и Михаил, и сами рассмеялись.
— Будьте осторожны, лорд Пауэрскорт, — напутствовала его Наташа, — помните о несчастном мистере Мартине!
Михаил подождал, когда Пауэрскорт выйдет из комнаты, и улыбнулся Наташе:
— А знаешь ли ты, что было раньше в этой комнате?
Девушка сверкнула на него блестящими от предвкушения глазами.
— Танцы, конечно, глупый! И наверно, тогдашние Бобринские танцевали по этому паркету с тогдашними Шапоровыми!
Она потянула его с места, и они закружились в вальсе, ускоряясь и ускоряясь. Вальсируя, Наташа думала о том, как хорошо ей в объятиях этих рук, и о том, что она с большей охотой жила бы в этом дворце, чем в царскосельском Александровском. В голове ее звучал целый оркестр. И пусть бы этот вальс длился вечно! Михаил обнимал ее все крепче. Наконец они остановились перед огромным французским гобеленом, изображавшим Бахуса и Ариадну, и там Михаил поцеловал ее, сначала легонько, потом принялся за дело с все возрастающей страстью, и Наташа ему отвечала. Целуясь, она думала, что не отказалась бы оказаться на Наксосе, где о скалы бьется яростная волна, на горных склонах пахнет полевыми цветами, а губы ласкает прикосновение Диониса.
А лорд Фрэнсис Пауэрскорт, взбираясь по лестнице на второй этаж посольства, где находился кабинет де Шассирона, думал совсем не о любви на заброшенном острове и даже не об ухаживаниях за дамами в санкт-петербургских бальных залах. Он думал о том, как использовать тот факт, что охранка читает всю почту британского посольства, и входящую, и исходящую. Когда-то в Пенджабе им с Джонни Фитцджеральдом удалось разработать некую схему использования подобной же ситуации. Не в первый уже раз детектив пожалел о том, что рядом нет Джонни. После того как тот выполнит все просьбы и поручения, которые он передаст ему с посыльным Шапорова, он, Пауэрскорт, попросит, чтобы Джонни приехал в Россию. Это порадует и леди Люси тоже.
Крытая зеленой кожей столешница огромного письменного стола первого секретаря посольства была завалена кучами неразобранных телеграфных лент. Сам де Шассирон лицом вниз лежал, распластанный, на диване, свесив голову набок, и чертил каракули в блокноте, который лежал на полу. Он был бледен, словно еще не оправился от шока.
— Пауэрскорт, дорогой мой, — невнятно пробормотал он, — как приятно видеть вас в третий день русской революции. Хотите коньяку? У меня грузинский. Говорят, успокаивает нервы. — Он дотянулся до бутылки, стоявшей на полу, и долил коньяку в свой стакан. — Ну и как вам муки империи? Довелось ли увидеть еще одно побоище? Какую-нибудь кавалерийскую атаку на убогих и неимущих? Лично царя с саблей в руках на гнедом коне?