Посещение лавки ювелира меня озадачило — почему-то я не представлял, что вот такой прозрачный камешек, вделанный в кость, может стоить несколько тысяч монет! Я снял этот перстень с руки мёртвого Заркуна — и на русском языке этот камешек назывался алмаз.
Этот крошечный кусочек углерода, всего с половину горошины, стоит двадцать тысяч монет — по крайней мере,мне так сказал ювелир, предложивший эту сумму. Подозреваю, что стоимость камня была гораздо выше — какой скупщик не позарится на то, чтобы надуть безмозглого дикаря, которому в руки попала драгоценная вещь.
Следующий уже предложил тридцать тысяч...
От всего этого я пришёл в хорошее настроение — оказывается, я обеспеченный человек! Живём, Васька! Теперь я уже мог, при желании, войти в бизнес купца не как примак, трахатель его дочери, а как полноценный партнёр, со своим капиталом. Роль альфонса меня никогда не привлекала...
Изумруды у них ценились поменьше, но тоже тянули на несколько тысяч, в зависимости от размера, впрочем, как и рубины, ну а безделушки из дерева с вставленными топазами и аметистами — в лучшем случае, по несколько сотен монет.
Итак, запрятав драгоценности поглубже в пояс я отправился к основной цели моего сегодняшнего вояжа — администрации рынка, где собирался пообщаться с мерзким толстым уродом, которому давно пора в овраг, на корм мунгу.
Я оставил в поясном кошельке несколько простых побрякушек, пару хороших — изумруд и рубин в кости, а остальное спрятал подальше от любопытных глаз. На рынке их слишком много.
Мой путь опять пролегал через ряды торговцев живым товаром — вроде я уже и привык к виду рабов, к ежедневной человеческой жестокосердности, но всё равно — зрелище людей, сидящих в клетках как животные, приводил меня в удручённое состояние. Я не мог им помочь, не мог выкупить и отпустить — да многие из них и не поняли бы этого порыва, но и не сделать совсем ничего было очень трудно. Как я уже говорил — большинство рабов и не знали другой жизни — они родились рабами, но та часть, которая оказалась в рабстве из-за каких-то жизненных неурядиц или в результате действий охотников за рабами, вызывала особую жалость. Их глаза были полны отчаяния, они ещё сохранили стыд и старались прикрыть тело какими-то обрывками ветхих тканей, стыдливо прятались от взоров проходящих людей.
Некоторые — наоборот — смотрели с такой яростью, что, казалось, не было бы этих прутьев, они бы убили людей, рассматривающих их как скот.
Уже почти пройдя все ряды клеток, я заметил в одной из них сидящего на корточках необычно белого человека — это был мужчина лет тридцати, с огромным кривым шрамом через правую щёку, придававшим его лицу выражение недовольства и ненависти ко всему происходящему вокруг него. Над его голой спиной кружились мухи — она была исполосована в кровь, но он как будто не замечал боли. Губы тоже были разбиты, а одна рассечена так, что виднелся кусочек белого зуба. Ноги мужчины были зажаты в тяжёлые деревянные колодки, сбитые деревянными штифтами, так, что если он мог ходить, то только медленно и враскоряку — таскать за собой такие чурбаки на ногах было очень проблематично. Его голубые глаза сияли огнём, просто полыхали, и как бы говорили — если бы не эта клетка, и не связанные руки, я бы вас порвал, твари!