Теряясь в потоке бессвязных мыслей, стараясь умерить дрожь, вызванную воспоминаниями, Сара натянула одеяло до подбородка и глубже утонула в подушке. Но образ Джеффри все стоял перед ней. Вот она и потеряла себя в его объятиях, а теперь настало время вернуться в Нью-Йорк, забыть, что эта ночь вообще когда-то была. Ей не место в ее жизни, так же, как и в жизни Джеффри. Но, вкусив его еще раз, сможет ли она стряхнуть с себя вновь обретенную привычку?
Ночь тянулась, как медленная агония, стрелки часов едва переползали от одного часа к другому. Когда Сара, наконец, заснула, ей пригрезился полет страсти, а всего через несколько минут она проснулась в холодном поту одиночества. Та же темнота, которая помогла ей отгородиться от реальности, пока она находилась в объятиях Джеффри, сейчас окутала ее коконом пустоты. Лишь когда забрезжил, отражаясь на подоконниках, бледный свет утренней зари, ей удалось погрузиться в глубокий, глубокий сон.
После девяти часов Джеффри молча медленно открыл дверь и увидел ее свернувшейся под одеялом. Бесшумно приблизившись к кровати, он поправил сбившееся одеяло и остановился, пристально изучая ее лицо. Оно было бледным, но отдохнувшим. Сара спала. Но на этих бледных щеках обозначились слабые полоски, там, где текли слезы…
Наклонив голову и прикрыв глаза, Джеффри рассеянно массировал болезненную точку на виске. Потом вновь посмотрел на нее, на этот раз более грустно, и опустился на стул возле кровати, чтобы продолжить свое бодрствование.
Итак, она была здесь. Ему было в это трудно поверить, даже после прошлой ночи. А что тогда произошло, спрашивал он себя не в первый раз. После всего, что между ними случилось, почему она отдалась ему?
Она была нужна ему. Согнувшись в кресле, поддерживая кулаком подбородок, Джеффри честно признался себе, что нуждается в ней. Он мог бы напиться до бесчувствия. Почему он этого не сделал? Или не отправился в одиночку на машине в горы? Бог знает, сколько раз он это делал в прошлом, когда бывал расстроен. Но он пришел к ней… к ней… и, черт возьми, она откликнулась. Почему? Почему? Учитывая то, как с ней здесь обращались, она была совершенно права, настаивая на том, чтобы вернуться в Нью-Йорк в тот же день. Но она осталась. Почему?
Она изменилась, снова подумал он. Даже отвечая на его ласки, она была другой. Разумеется, в этом для них обоих было нечто вроде бегства, но было и нечто другое. В ней не было никакой покорности. Нет, покорность — неудачное слово. Она никогда не была покорной, по крайней мере, в негативном смысле. Но раньше лидером был он, он во всем задавал тон. Теперь же он был наполовину уверен, что это ее искушенные пальцы и стремительный язык искусно вели их обоих. Ей удалось изгнать из его головы все его мысли, за исключением мысли о ней… а потом она отвернулась.