– Ни фига себе! Но ты же вроде не веришь ни в бога, ни в черта.
– Не верю. Но... Понимаешь, в нем есть какой-то сумасшедший драйв, который меня захватывает и в то же время жутко пугает...
– А зря ты ни во что не веришь. Уж не знаю, чей это промысел – ваша встреча в лесу...
– Твой, Настюха, только твой! – рассмеялась я. – Это ты меня вытащила в лес.
– Ой, Полька, как подумаю, что не вытащила бы тебя тогда, этот синеглазый лежал бы с простреленной башкой... И муравьи бы по нему ползали, – всхлипнула Настя.
– Ладно, Настька, кончай разводить сырость. Все прекрасно, а будет еще прекраснее. Синеглазый уехал в свой Питер, наверное, уйдет скоро в плавание, а у нас работы выше головы.
– Ох, Полька...
Макар нещадно ругал себя. Идиот, что за безвкусица – прочесть эти написанные в ранней юности строчки, выставить себя в каком-то инфернальном свете, фу! Хорошая, реальная, очень нормальная и веселая девушка, а ты... Дурак! Да это же не на таких рассчитано, а на глупеньких и восторженных, а она... Неужто тоже на поверку глупенькая и восторженная? Но тогда на фиг она тебе сдалась? Романтическая история, она мне реально жизнь спасла... А если б все то же самое, а она была бы страшненькая? Тогда ты тоже запал бы на нее? Нет? А черт его знает... Но на эту запал. И ведь встретил ее не где-нибудь, а в Москве, в этом гигантском многомиллионном городе. Даже то, что она оказалась внучкой Сашкиного препода, ерунда в сравнении с этой встречей. Какие шансы у меня были еще хоть когда-нибудь ее увидеть? А тут всего ничего времени прошло, какие-нибудь два месяца, и вот... Это твоя судьба, Макар! Ей совершенно не подходит этот ее муж. Слишком респектабельный, слишком гладко выбритый и хорошо одетый. Разве такой ей нужен? А что, ты ей нужен? С твоей сумасшедшей жизнью, с твоей работой, с твоими холостяцкими привычками? С твоей любовью к морю? Нет, Макар, ты только поломаешь ее налаженную жизнь. Она того и гляди ребеночка захочет... А куда тебе ребеночек? Нет. Нельзя! О, это я умею – говорить себе «нельзя»! Обучили! Тянет к ней? Хочешь ее? Как говорилось в любимой детской книжке: «Перехочется, переможется, перетерпится!»
Он сел за руль, томясь в нескончаемых пробках, выбрался, наконец, из города и на бешеной скорости погнал домой, в Питер. Подальше от Полины и всей этой истории. Он обязан был заявить о виденном убийстве, но страх за ни в чем неповинных девчонок не позволил ему этого сделать. Но за это ему не было стыдно. Ему нестерпимо стыдно было за то, что он пел перед Полиной и читал свои старые стишки. Нестерпимо стыдно!