Он заметно вырос, хотя еще не расстался с детством, не превратился в подростка; уже сейчас можно было сказать, что он унаследует сложение отца, будет худощавым и длинноногим, — к счастью, до сих пор ничто в его характере и поведении не предвещало, что он станет похожим на отвязных представителей клана Дидье, отличавшихся склонностью к словоизвержению; даже на трезвую голову они трещали сорокой и могли ляпнуть что угодно кому угодно, нимало не заботясь о деликатности. Эрик по большей части вообще молчал, изменяя своей привычной сдержанности только в компании с Лолой; Анетта могла лишь догадываться, о чем они там шушукаются, мальчик и собака, усевшись в обнимку у поросшей мохом садовой стены, и о чем мечтают. Поскольку обе спальни располагались в смежных комнатах, а звукоизоляция в помещении оставляла желать лучшего, она просто попросила Поля помочь ей передвинуть их кровать в другой угол.
Раз в месяц, в воскресенье, они устраивали совместную трапезу, на которую собирались все шестеро, иногда внизу, иногда наверху. Начало традиции в первое же лето положил День отцов, отмечавшийся в июле. Накануне вечером, в субботу, Поль, как раз закончивший с сенокосом, поделился этой мыслью с Анеттой. Эрик уже спал в своей обшитой деревом комнате. Анетта с Полем все еще сидели за столом; все три окна были открыты настежь, и в густой черноте ночи по небу время от времени пробегали синеватые сполохи далекой грозы. Поль был в хорошем настроении; самые тяжелые летние работы остались позади, и сена он заготовил достаточно, чтобы скотине хватило на зиму, ведь от того, как питаются коровы, зависит количество, качество и цена молока. Он замолчал, но Анетта ждала продолжения, понимая, что он хотел поделиться с ней не только соображениями о делах, даже таких важных.
Он и правда снова заговорил, только теперь голос его звучал глуше; с людьми — как со скотиной, вздохнул он, нужно терпение, их тоже приходится приручать, а главное — дать понять, что ты не желаешь им зла; все время находиться в состоянии войны невозможно, никто не выдержит, мы же первые сломаемся, рехнемся в конце концов; когда ему было тридцать, добавил он, они с дядьками, помнится, жутко рассорились, да и не только они, он, например, знает здесь, в коммуне, несколько семей, члены которых живут как кошка с собакой, по целым дням не разговаривают, то есть вообще не общаются, ни дома, ни в коровнике, ни в сыродельне, ни на гумне, у каждого свой трактор и своя машина, хорошо еще, если не свой телевизор, работают на одном поле, но — каждый сам за себя, а то еще и подерутся, брат с братом или сын с отцом, особенно если дела не ладятся, мало ли что может произойти, градом урожай побьет или корова потеряет теленка, да, бывали тут такие случаи, ему рассказывали, да он и сам видел, в одном кафе сидят два родственника и смотрят друг на друга как на пустое место. Анетта сложила вместе ладони, соединив пальцы; у нее не находилось слов, чтобы сказать Полю, как она его понимает, но она хотела, чтобы он знал: она разделяет его опасения. Еще немного помолчав, Поль заговорил о сестре. Она ведь совсем не злая, просто очень боится; это у нее вроде болезни, страх, что она станет никому не нужна; поэтому она и взяла на себя заботу о стариках целой коммуны, именно поэтому, а не из-за денег, хотя деньги, конечно, тоже не лишние. Но она привыкнет, он уверен, постепенно она привыкнет.