По правде говоря, Николь не больно-то любила стоять у плиты и обычно потчевала домочадцев быстрозамороженными блюдами, выдавая их за собственноручно приготовленные; никто не обманывался на этот счет, но всем было более или менее все равно, главное, чтобы еды было достаточно и чтобы она была подана вовремя. Поль заранее предупредил, что десерт за ними, так что дядьки получили возможность насладиться настоящим чудом кулинарии — домашним тортом со свежими персиками; Анетта пекла такие весь летний сезон, по малейшему поводу, а часто и без повода. Триумфальный успех поистине царского угощения, разумеется, вызвал в Николь чувство острой зависти, но она сумела его подавить, вовремя вспомнив, что сегодня у них перемирие; конечно, про себя она подумала, что Анетте следовало бы вести себя скромнее, хотя бы для того, чтобы не обидеть хозяйку приема, но она ничем не выдавала своих мыслей и даже не отказалась, как, впрочем, и дядьки, от второй порции торта — допить кофе.
Исчерпав благодатную тему церковной службы, обедающие переключили внимание на Лолу, которая, ясное дело, находилась здесь же в комнате, устроившись за стульями дядек и спокойно поджидая, когда наконец заговорят о ней; она не сомневалась, что ее будут нахваливать, говорить ей льстивые слова, а затем вознаградят ее терпение всякими вкусностями, не идущими ни в какое сравнение с ее обычным рационом, большей частью состоявшим из намазанных маслом кусков хлеба. И тогда она, не теряя ни капли достоинства, воздаст должное и горбушкам пирожков, пропитанным восхитительным соусом, и ломтикам картофеля, обмакнутым в жирный мясной сок, и корочкам от фруктового торта. Наделенная умом и практической сметкой, она, зная тонкости обращения с людьми, сумеет наилучшим образом распределить проявления своей собачьей преданности между стариками — источником каждодневного пропитания — и мальчишкой, который хоть и не тянул на роль кормильца, зато был в нее без памяти влюблен и одаривал умопомрачительными ласками и крайне содержательными беседами.
Анетта старалась не думать о севере. Ей хотелось вырвать из сердца самую память обо всем, что связывало ее с прежней жизнью, и начать во Фридьере с чистого листа. Новое существование требовало от нее осторожности и предусмотрительности. Она чувствовала, что Николь и дядьки не простят ей ни одного ложного шага, воспользуются малейшей ее оплошностью, поэтому она тщательно следила, чтобы у нее не вырвалось ни единого намека на прошлое, ни одного, самого незначительного упоминания о пережитых унижениях. Скрытность стала для нее железным правилом поведения. Анетта приняла на себя этот обет молчания еще с Невера, с того дня, когда впервые посмотрела в глаза Поля. Они у него были светлые, чуть зеленоватого оттенка, под зимним солнцем Фридьера, часто по утрам заливавшим их комнату с тремя окнами, вспыхивавшие золотистыми искрами. По телефону она рассказала ему, что окончательно рассталась с отцом Эрика, у которого теперь в Дюнкерке своя жизнь, и добавила, что сын тоже с ним больше не видится. Поль воздержался от комментариев. Анетта намеренно употребила выражение «у него своя жизнь», потому что оно позволяло не вдаваться в детали. Ведь и она тоже собиралась завести «свою жизнь» — еще одну, после того как предыдущую собственным бесконечным терпением сама себе испоганила.