— Мой ход, — я встал перед дверным глазком и решительно надавил на кнопку звонка. Раз, другой, третий, еще и еще без перерыва. Как говорится, вежливо, но настойчиво. Именно так, не иначе, принято у нас вторгаться в жизнь и квартиры граждан. Николай пристроился у стены сбоку. Телескопическим глазком его куратор обзавестись не озаботился, а потому бодрого старца ждал сюрприз.
Послышались шаги, внутренняя дверь открылась, жилец приник к оптике.
— Кто там?
— Капитан милиции Луценко, убойный отдел, — представился я, достал удостоверение, развернул и расположил перед глазком. — Гражданин Пермяков?
— Да.
— Откройте, пожалуйста, — и до чего же я вежлив сегодня!
— Зачем? — после паузы строго поинтересовался Пермяков И. С. Видимо, внимательно вчитывался.
— Хочу задать несколько вопросов.
— Задавайте, — разрешил он, но дверь открывать не подумал.
— Вам принадлежит автомобиль марки «Опель Астра» серого цвета, номерной знак?..
— Мне, а что?
— Документы на машину имеются?
— Конечно.
— Предъявите.
— На каком основании?
— Объясню, но сначала я должен на них взглянуть.
— Минуту, — и зашаркал тапочками вглубь квартиры. Наверняка, старый партизан собрался звонить ко мне в управление.
На доброе здоровье. По управе сегодня дежурит Толя Вахитов, а тот на вопросы отвечать умеет. Мало не покажется.
Замок щелкнул, дверь растворилась.
— И, все равно, капитан, не понимаю, — сурово заявил стоящий на пороге. — Это ведь не ваша земля…
— Наша, Семеныч, наша, — Ильин вынырнул из-за моей спины и нарисовался прямо перед ним. — Не рад?
— А, это ты, — тускло произнес тот. И тут же выбросил вперед руку, целясь пальцами в глаза.
Глава 42
Инструктор по прозвищу Мастер
Маруська тут решила,
Что жисть стала хужей,
И в грудь себе вонзила
Шестнадцать столовых ножей…
Люблю, признаться, что-нибудь под настроение спеть, вживую, без всякой там фонограммы. Кое-кому, кстати, нравится, например, самому мне. Другим — как-то не очень. Слуха, говорят, у меня нет. И голоса. Можно подумать, у всех остальных есть. А ведь мелькают в ящике и даже считаются звездами.
Хозяин квартиры уныло восседал на табурете в собственной кухне с полотенцем у рта и что-то жалостно бубнил сквозь это самое полотенце. О Женевской конвенции и гуманном отношении к военнопленным. Иннокентию Семеновичу страшно не нравились издаваемые мною волшебные звуки, думаю, если бы ему предложили на выбор прослушать еще пару шлягеров в моем исполнении или подвергнуться пыткам, бодрый старик наверняка выбрал бы последнее.
— Больно? — подошел поближе и погладил ласково заросший седым волосом затылок.