Я узнала ее сразу, едва знаменитая писательница вошла в ресторан. Шарль-Ру уверенно направилась к столику Гескина, по-свойски расцеловалась с ним, сказав при этом, видимо, что-то очень веселое, поскольку барон трубно заржал на весь кабак, обнажив тридцать два ослепительных творения британских дантистов. Я ощутила острую зависть к этой паре, смешанную с жалостью к собственной персоне. Почему они могут спокойно сидеть в фешенебельном ресторане, заказывать диковинные яства, не думая о том, сколько долларов или франков выдано им по статье «командировочные расходы», а главное — не выполняя идиотских заданий злых гениев тайных служб?
Неожиданно я почувствовала, что не могу вдохнуть в легкие воздух. Что-то заклинило в горле, во рту мгновенно пересохло. Это был секундный всполох подсознания. Я вдруг ощутила истинные масштабы происшедшей со мной катастрофы, поскольку поняла, с кем по собственной тупости связалась.
«Господи, — думала я, — ну откуда они все знают? Где Москва, где Париж, где Андропов и где какой-то там лорд с еврейской фамилией и родословной кокер-спаниеля?! Откуда им это известно, Господи? И что барон придет в этот кабак, и что она должна с ним встретиться, и что разговор между ними займет не больше получаса?..» Раньше такое же ощущение бессилия и полной растерянности я испытывала только, задумываясь о бесконечности…
— Кофе, мадам? — фигура официанта заслонила объект моей дилетантской слежки.
— Да, будьте добры.
В этом момент я могла согласиться на что угодно, даже на коктейль из мышьяка с ртутью, — мне было все равно…
Взглянула на часы: до вылета оставалось два с половиной часа. Гескину пора было закругляться. Следовательно, наступала моя пора, будь она проклята и неладна…
12
Париж. Ресторан отеля «Риц»
1 декабря 1977 года
Я расплатилась за обед и направилась к столику пожилого барона, за которым он продолжал непринужденный треп с модной писательницей. Приблизившись, я чисто автоматически отметила, что, несмотря на свои шестьдесят с гаком, Шарль-Ру сохранила не только великолепный цвет лица, но и прекрасную фигуру.
— Простите, мадам… — мобилизовав свой достаточно фундаментальный, но порядком подзабытый французский, а также нюансы добропорядочного произношения, я отчаянно грассировала. Наверно, со стороны это выглядело просто вульгарно. Но задача формулировалась четко, а отступать от плана я не могла по двум причинам: во-первых, из-за не покидавшего меня ни на секунду животного страха перед Лубянкой, о могуществе которой мне только что напомнило мое подсознание, а во-вторых — вследствие врожденной исполнительности.