«Блэз прав, — думала она. — Я просто никогда этого не замечала, потому что в Гили очень редко остаешься один… Вокруг меня всегда достаточно глаз, которыми я могу смотреть… Но если я наедине с кем-то в комнате, что тогда? Они-то себя не видят, как же я могла их видеть? Почему я ничего не замечала?»
Она задумалась. А, вот что!
«Наверное, отражения. Они-то себя раньше видели и передавали мне отражение… К тому же, при нашем энергетическом голоде, сейчас повсюду зеркала, чтобы усилить освещенность. А я, наверное, так же воспринимаю и звуки… Когда мы были в постели с Блэзом, я через него воспринимала звучание и осязала тоже… Поразительно, как можно заворожить себя до полного отторжения реальности… Эта консультация с Миллсом Коуплендом… Да, конечно, когда кто-то из персонала был в помещении, я видела его их глазами, но когда мы остались вдвоем? Ну-ка, вспоминай, Гретхен! Ага! Нет, я его на самом деле не видела — только проблески, когда ему на глаза попадалось собственное отражение… По большей части он был только голосом… Я не замечала, я никогда ничего этого не замечала, мне ведь казалось, что я так глубоко погружаюсь в обдумывание поставленной передо мной задачи… Так, наверное, происходило сотни раз и раньше, но я никогда не сознавала… Чертовский изъян, но теперь я все понимаю и могу с ним справляться и заставить его работать на себя…»
Теперь она не отрицала сама перед собой и того, что оставила феромоновый след — запах саморазрушения, по которому к ней пришел господин Хоч. Она приняла это как еще один факт. Ее постиг разрушительный удар, и сидевший в душе ребенок предпринял детскую попытку к бегству. Спрятаться — и конец всему. Смерть — самое простейшее решение, конечный предел всему.
— Да, но только для детей, — прошептала Гретхен. — Блэз в шутку сетовал, что ему не избавиться от своего образования, а я хочу избавиться от того ребенка, который кроется у меня внутри, но это вовсе не шутка.
Она вдруг снова испугалась.
«Что, если теперь, когда он узнал, кто я и что я, он переменится ко мне? То, что он сказал, как его «превзошли»… — Она задумалась еще на минутку. — Но кто же я? Да, это, должно быть, любовь, если перестаешь понимать, кто ты есть. Ну хоть на один вопрос нашелся ответ».
Ее зазнобило.
«Силы небесные! Как здесь стало вдруг холодно! Надо что-нибудь на себя накинуть. Нет, убийственники должны меня увидеть так, как есть, чтобы вся моя легенда не рухнула».
Следователи из Отдела по расследованию убийств увидели ее «так как есть» минут десять спустя: платье в клочьях, кожа в бороздах ссадин, резак в руке. Она испытывала благодарность к ним за яркий свет, увиденный их глазами. Она была благодарна за деликатную учтивость субадара, который, по отзывам, внушал трепет. Хотелось бы знать, неужели ненавязчивая рыцарственность господина Индъдни вселяла страх Божий в негодяев и бродяг Гили. Она знала, что его звали не Индъдни — это просто было сокращением семи непроизносимых слогов его настоящего имени.