— И… не сгнила она в земле?! — воскликнул я.
— Дак она не в земли и лежавши была. Что они, чумные, сыны мои, прям в землю такую вещь закапывать. Она токо слегка землицей да песочком была сверху присыпана, а так — ровно в футляре, альбо… как Ленин в своём гробу стеклянном, прости, Господи. Нетленная: одной вощаной бумаги на её закутку полпуда пошло, посля толем покрыли, да в опилки, как в подушку. Так вот она тута и пролежавши была почти что до войны, под половицами. Уж, помнится, я лет через шесть посля Северов своих её откопать решился. Два сына тогда на финскую войну пошли, и на отвальной один с их сказал, мол, вот бы столешню заветную глянуть, можа, и не придётся её повидать боле! Ну, я и отрыл её, и глянули они на её, и, веришь ли, поцеловали оба её — ровно хоругвь какую…
— И обое живы вернулися, — подхватил его слова дед. — И посля, с большой войны, тоже… Эх, знать бы, надо было б моим сыночкам всем её представить — можа, и они все живы б осталися, а то Бореньку с Гурием… эх! — и дед, оборвав себя, отвернулся.
— Да, получается, она у вас талисманом была, оберегом, — сказал я. А что, больше в доме обысков не делали… эти, как их тогда звали… гепеушники?
— Как не делали! — усмехнулся мастер. — Я-то в те поры уж на Северах метелился, про то мне и Дашута, и дети сказывали. Два раза тут всё шмонали сверху донизу да вдоль и поперёк. Будто бумаги аль книги какие против ихней власти искали, но то брехня, для прикрытья, а на деле-то, взабыль — драгоценности сыскать они хотели, ну, монеты там золотые. Дураки! не ведают они, что есть золото-то настоящее… Ну, Бог миловал, не донюхались они до столешни, а, главно дело, никого с мово семейства не замели боле, я один за их всех отмыкался.
— Во, и в войну тоже Бог миловал, — сказал дед. — Почитай, тут вся ваша слобода выгоревши была, и от бонбёжек, и от обстрелов, особливо когда наши обратно город брали, а немцы бёгли. Я ведь помню: соседские дома почти что все сничтожены, а твой — стоит, как заговорённый! Ровно и взабыль оберегом ему ставши… А где ж, она, Лаврентьич? Не вижу я сокровище твоё, аль, по-книжному сказать, где… шидер твой?
…Там, куда привёл нас хозяин дома, и впрямь не было видно никакой столешницы. В том помещении не находилось, на первый взгляд, почти ничего, кроме ещё одного изузоренного резьбой кресла да нескольких табуретов. Лишь приглядевшись, я заметил, что брусово-бревенчатыми были только две стены этой странной и довольно-таки большой комнаты с высоким потолком: слово «зал» тут пришлось бы вполне к месту. Две других стены были задрапированы чем-то вроде сборчатых штор, каждая — из многих тонких дощечек. Глянув на потолок, я понял, что и он представляет собой точно такое же сборчатое покрытие. А вслед за тем пришлось мне с немалым удивлением убедиться в наличии как «малой механизации» в этом зальце, так и примет наступающей эпохи научно-технического прогресса…