Не зная Гошу, я бы поверил. Малолетний любитель чужой собственности не был знаком с творчеством Станиславского и поэтому не смог произнести его знаменитого «Не верю!». Он поступил проще: бросил кожаное вместилище для денег и в ужасе сжал руку в кулак. Он-то поверил! Оторопевший народ машинально глянул вниз, а Стора мгновенно подняла кошель и протянула мне.
— Зачем? Отдай ему, он ведь так хотел его, — мой голос был полон елея.
Тем более грубым диссонансом прозвучал гнусавый голос с явно блатными интонациями:
— Кто тут маленьких обижает?
Я наслаждался, ну все как дома.
Вся сцена была разыграна, как по нотам, и три любителя справедливости из толпы пришли на помощь «проклятому расхителю социалистической собственности». Материализовавшийся позади них Итор, что-то коротко прошипел в спины печальников о чужих бедах. Они мгновенно обернулись, он показал им замысловатую фигуру из пальцев и снова что-то коротко проговорил. Лично я ничего не понял, в отличии от троицы заступников. Они как будто стали меньше ростом, услышав его тираду.
— Извините господин, ошибочка вышла. Мы пойдем? — повернувшись ко мне, заискивающе проговорил самый мелкий из них и, видимо, самый умный.
— Конечно! — елея в моем голосе прибавилось.
— Гоша, отпусти мальчика! Вот и кошелечек его, — я протянул взятый у Сторы кошелек малолетнему мазурику местного разлива. — Бери, бери.
В полном умопомрачении он взял протянутую мной кису и моментально двинулся прочь, вместе с не менее обалдевшей от моих действий троицей — волочильных дел мастеров.
Народ вокруг меня смотрел на явно подвинувшегося умом барона и молчал. Первой не выдержала Стора.
— Значит подарка не будет? — в голосе еле сдерживаемые слезы.
— Солнце мое…. Я похож на идиота? — и неизбывная печаль в моем вопросе.
Взгляды всей троицы красноречиво подтверждали, что да.
— Эх! — в моем голосе задрожала непролитая слеза. — Никто меня не любит, никто не понимает….
Все наперебой кинулись уверять явно подвинувшегося умом барона в обратном. Я же подпустив в голос трагического надрыва, произнес:
— Движимый сочувствием к местным карманникам, — я трагически вздохнул и продолжил тоном деревенского дурачка: — Я не положил в кошелек денег, чтобы не развращать их легкоранимые души, а положил туда камешков….
Пару секунд стояла потрясенная тишина, в которой первым раздался кашляющий смех мастера-вора. Следом захихикали остальные, представив картину вскрытия добычи. Я же, стоя с совершенно потерянным видом, тяжело вздохнул и почти прошептал:
— Надеюсь, вы простите старика за это?
Хихиканье переросло в здоровый смех, к которому я с удовольствием присоединился.