Эмерик почтительно склонил голову перед епископом, с непониманием и любопытством косясь на свою в одночасье знатную спутницу.
- Случилось что-то хорошее? - заволновалась Готель.
- Я думаю, что вам, как и остальным горожанам, будет приятно узнать, что королева, наконец, оправилась от своего недуга.
- Господи! - не удержалась девушка, прикрыв ладонями лицо, - простите, ваше преосвященство. Я не знаю, не знаю, что сказать. Спасибо, спасибо вам большое!
- Не стоит, дитя моё. Полагаю, вы лучше меня знаете, кого все сегодня должны благодарить, - улыбнулся Дю Мулен и, понимая, что девушка уже совершенно растеряна от радости, добавил, - вы идете на службу?
- Да, ваше преосвященство, непременно!
Скользнув через правый портал, она нашла себе свободное место на полу собора, опустилась на колени и проплакала всю церемонию от начала до конца; только объяснить себе причину своих слез она смогла не сразу; что плакала она не от радости, а от страха, успела ли она сделать достаточно за посланное ей время, чтобы Бог возблагодарил её, или оказалась беспечной к его высокому дару.
Как бы там ни было, цветок исполнил свое предназначение, и именно возможная полная непричастность этого самого предназначения к ней самой и к её личному желанию завести ребенка, пугала Готель до умопомрачения.
По выходе из собора, она отпросилась у Эмерика на сольную прогулку и бесцельно проходила по Парижу до самого заката.
"Ты снова простишь меня. Я знаю. И уже скоро мы будем вместе, я обещаю. Но у меня осталось еще одно незавершенное дело, последнее. Для меня всегда было важно получить что-то простое, доступное; брак, ребенок. Ты знаешь. Ты спас меня тогда, и стал тем, кого я всегда искала", - разговаривала она с покойным мужем, убирая с надгробного камня мертвые листья.
Наступала зима, холодное время, ставшее для Готель воистину судным, ибо в течение долгих месяцев она не получала о состоянии Марии Анжуйской никаких других новостей, кроме как: "королева чувствует себя превосходно" или "Карл отправил деньги на восстановление аббатства Мон Сен-Мишель". Так что, едва морозы ослабли, и в город пришла весна, Готель стала часами бродить запутанными улицами острова и обоих берегов Парижа, надеясь услышать в толпе хоть что-то новое о вероятном положении королевы. От одолевшей её безысходности, к лету она была вымотана полностью; эмоционально и физически, и от той же безысходности всё чаще выходила из равновесия.
- Вы совершенно не приспособлены для походов за покупками, мой дорогой, - высказывала она в одной из лавок, - эта головка сыра, которую вы пожелали купить, похоже, лежала здесь еще до вашего прихода в Париж с Артуром. А зелень! Любой ребенок, взяв в руки этот пучок, понял бы, что его срезали вечером!