Рейнальдо с Фелипой подсчитали, что письмо с лентой придет как раз к Рождеству: «Вот мы и зажарим цыпленка на праздник!» Удивительные люди! Они продавали метр ленточки и радовались, что сегодня не лягут спать голодными. А завтра — завтра их не интересовало. Как быстро мой любимый согласился жить за счет СССР — в данном случае это означало за счет моей матери, зависеть от которой мне хотелось меньше всего. Поэтому я упрямо ходила по конторам в поисках работы, чтобы везде услышать одно и то же: «Товарищ, для вас ничего нет». Наши встречи с мужем — а приезжал он теперь раз в месяц, Ольгин — неблизкий свет, билет того-сего стоит, — обычно заканчивались ссорами («Какая дикость — две отдельных очереди в магазине: для мужчин и для женщин!» — «Мужчины работают, их время надо беречь». — «Но твоя сестра тоже работает, чем она хуже мужчин?» — «Дело женщины не работать, а рождать солдат для Революции!» — ах, amigo, если бы ты только знал, что почти слово в слово повторяешь «фашиста» Ницше! — «На каком цинковом столе лежит ваша истина? Какая бирка привязана к ее окоченевшей ступне? Самый честный из вас, Че Гевара, понял, что победа революции — пиррова, потому и выбрал смерть, отправившись в Боливию!» — «Что можешь понимать в Революции ты, женщина!» — и так далее, по новому кругу), — впрочем, не только наши — ко мне все чаще прибегала со слезами на глазах сама Лида Руцевич:
— Снова с Армандо неделю не разговариваем. Показала ему заметку в «Известиях», ту, «Аресты в Гаване». Ты знаешь, что он сказал? «Правильно. Всех надо расстрелять». Как жить дальше, а?
Лида смотрит на меня так, будто я сейчас покажу ей выход — этакую триумфальную арку, которая не превратится в новую ловушку. Ее муж Армандо как-то подвозил меня в микрорайон с красивым названием Барко-де-Оро, что означает Золотой Корабль, там живет Ирина, с которой мы, несмотря на разницу в возрасте, подружились. Был сезон дождей, на автобусной остановке безнадежно стояла семья с маленькой девочкой, — Армандо довез их до самого дома: «Чтобы малышка не простудилась!» А тех, в Гаване, — расстрелять…
— Он думает, — всхлипывает Лидка, — что на те восемьдесят песо, которые выдает мне каждый месяц, можно прожить! Он и не подозревает, что все продукты в его холодильнике — с советских судов. Он считает, идиот, что все на Кубе живут так, как мы! Эх, бляха-муха, пришло время устроить ему «особый период»: тархету в руки — и марш в магазин за мандадо! Будет ему тогда социализм или смерть…
Я представила себе Армандо Лопеса в той очереди за детской обувью (по тархете — две пары в год, и попробуй еще получи), из-за которой не спала минувшую ночь. С вечера толпа расположилась лагерем у магазина «La Habanera», что означает «Гаванка». Женщины сидели просто на тротуаре, в два часа ночи была первая перекличка, в шесть утра — вторая, к открытию, как обычно, подоспели две полицейские машины, но стекло в витрине все равно высадили. Время от времени к нам в дом вносили потерявших сознание беременных. Сутки без сна, воды, еды, на солнцепеке — каким убежденным коммунистом надо быть для этого, компаньеро Лопес!