На этот раз, снова мысленно отомстив за себя, Аббас раскрыл глаза, облегчённо вздохнул и, бросив взгляд в сторону Мешхеди Мохаммеда Голи, который, по-прежнему покачивая головой, видел во сне потусторонний мир, вдруг почувствовал к нему большое уважение. Этот старик, который до сих пор казался несчастным, беспомощным глупцом, теперь стал представляться ему великодушным, честным и благородным человеком.
Как бы там ни было, но руки его по крайней мере не обагрены кровью. Он вышел из этой грязной и преступной клоаки незапятнанным и чистым и таким же чистым и незапятнанным уйдёт из тюрьмы на кладбище.
А разве заточение его в тюрьму не является лучшим доказательством того, что они не считали его своим сообщником? Подумав об этом, Аббас снова осмотрел камеру. На худых, мертвенно-бледных лицах заключённых лежала печать мучений. Выражаясь словами Аббаса, мясной покров на них растаял и из-под кожи выпирали кости. Вены на их худых шеях настолько вздулись, что даже издали было заметно, как пульсирует в них кровь. Аббас стал пристально разглядывать эти чёрные, словно закопчённые лица и в каждом находил следы наивной простоты, печали и обиды за незаслуженные мучения.
Он понимал, что все эти несчастные заключённые — жертвы кровожадной, не знающей ничего святого правящей клики, что они в той или иной степени явились помехой к удовлетворению низких страстей или к осуществлению подлых замыслов кого-либо из этой клики, за что и брошены сюда.
Ах, как ему хотелось дожить до того дня, когда рука возмездия схватит за шиворот этих преступников, о чёрных делах которых Аббас знает лучше всех, и приведёт их, опозоренных и униженных, сюда, в эту самую камеру, которую они построили для других, посадит их вдоль грязных сырых стен на истёртые, вымазанные грязью и нечистотами кирпичи, а вместо каждого вновь приведённого заберёт отсюда одного из этих несчастных, безвестных и беззащитных людей и водворит их в устремлённые к небу дворцы, в великолепные аристократические особняки проспекта Шах-Реза и так отомстит этой преступной клике за века угнетения обездоленных сыновей Ирана!
Ах, если Аббас доживёт до этого дня, с какой радостью и торжеством выйдет он из тюрьмы! Он готов был отказаться от жизни, души, сердца, религии и веры, жены и детей, он отдал бы всё, чем он обладает, лишь бы такой день наступил.
О, как он будет радостен, этот день отмщения, день, когда разверзнутся небеса и живительная сила мужественных людей станет десницей божественного возмездия!
Для того чтобы продлить созерцание радостной картины, которую Аббас мысленно нарисовал себе, и ещё больше насладиться этим зрелищем, Аббас сомкнул веки. Слёзы одна за другой скатывались с его усталых век на щёки. Он, тихо покачивая головой, чуть слышно напевал какую-то мелодию, и со стороны казалось, что он находится в потустороннем мире, мире счастья и радости.