Смеялись все—и Спорышев, и солдаты. И даже младший сержант Дуб,—когда понял в чём суть,— усмехнулся.
Таланцеву нравилось смешить людей. Где бы он ни появлялся,— всюду вспыхивал смех, шутки, разгоралась весёлая перебранка. Эта неистощимая весёлость не покидала его и в такие минуты, когда у других почему-нибудь падало настроение, или люди бывали слишком утомлены, и было не до смеха. Ему было приятно сознавать, что он умеет подбодрить, развеселить. Кроме того, сейчас ему хотелось доказать и Спорышеву, и Дубу, что он не Филиппенко, что ему трын-трава и мороз, и долгий марш, и плита за плечами.
К костру подошёл капитан. Солдаты подвинулись, освободили удобнее место на сваленной ели.
У него было странное лицо: на нём как будто раз навсегда застыло одно выражение. Это было лицо о чём-то глубоко задумавшегося человека с чуть тронувшей губы насмешливой улыбкой. Он был скуп в движениях и говорил с расстановкой, тщательно выговаривая слова так, что они звучали как бы отдельно друг от Друга, отчего казались особенно значительными.
— Ну, как? — спросил он, глядя в костёр. Все поняли, о чём он спрашивал.
— Трудновато спервоначалу,— сказал один солдат с простодушным курносым лицом.
— Спервоначалу? — подчеркнуто чётко выговорил капитан.—Нет, Трофимов, и потом будет трудно.
— Ноги болят от ходьбы,—пожаловался Османов.
— А как же? — задумчиво взглянув на него, сказал капитан.— Семь часов с миномётом за плечами — и чтоб ноги не заболели? Тот не солдат, у кого ноги не болят.
Все молчали, огорошенные такими словами. Они ждали другого.
— Вот так,— улыбнулся капитан.— Солдату всегда трудно. Да.— Подняв веточку, он пошевелил ею в костре — Сегодня все держали на марше себя хорошо. За исключением Филиппенко и Таланцева. Вы, товарищи, что же это? Запомните: на марше отстать, значит — пропасть. На марше отстал — задание сам не выполнил и товарищей подвёл. Вот так...
— Что же делать, — сказал Филиппенко. — Сил не хватило. Иду — чувствую,— задыхаюсь, сердце колет... Ну, остановился.
— У врача были?
— Был.
— Признан здоровым?
— Здоровым.
— Так вот: вы себя жалеете. А жалеть себя не нужно. Нужно себя беречь, а не жалеть. Ясно, товарищ Филиппенко? Вот так.
-— А всё-таки странно,— не без задней мысли поддеть капитана в ответ на его насмешку над Филиппенко и — он чувствовал — над собой, обратился к нему Таланцев.— А ведь всё-таки странно: в полку пропасть всякой техники, а мы—пешим...Ни пехота, ни артиллерия. Хороши солдаты атомного века!
— Верно, почему? — поддержали его другие.— Ведь есть и у нас в батарее свои машины...