— Послушайте меня, — произнес Конни. — Я и вправду не знаю, кто вы, но я понимаю, что вы серьезно больны и боитесь кого-то по имени Эрлинг… — Его речь прервало отдаленное подобие презрительного смеха, но звук этот был жалок и напоминал, скорее, короткие бурлящие выдохи. — …и я хочу сказать, что вы ошиблись номером и что бояться меня не нужно…
— Дайте мне спокойно умереть! — Голос словно бы окреп.
— Хорошо, — согласился Конни, — обещаю. Вы спокойно умрете.
— Теперь вы знаете, где я нахожусь. Дверь не заперта. Ключ спрятан на островках Лангерганса. Эрлингу этого мало?
— Эрлингу… — повторил Конни. — Посланнику?
— Он нас слушает?
— Нет, — ответил Конни. — Он не слушает.
— Тогда передай это ему.
Конни, почти не раздумывая, снова согласился:
— Хорошо, обещаю. Я передам.
Он посмотрел на меня:
— Понимаешь?
— Понимаю, — ответил я.
— Бедолага принял это за согласие. Я попался… Иногда тебя словно затягивает в чужое магнетическое поле. Я не любитель приключений, поверь… Наверное, в голове что-то сломалось — потянуло на авантюру…
— Говорят, так оно и бывает, — подтвердил я.
— Так что я не мог просто положить трубку. Я понимал, что кому-то плохо, что человек, возможно, на пороге смерти. Но, если честно, говорил я не только из человеческого сострадания. Как это ни странно, мне нечасто приходится говорить по телефону с безумцами. — Он сосредоточенно посмотрел на меня. — А тебе, наверное, не привыкать?
— Случалось, и не раз, — согласился я. — За все эти годы.
— Чувство угрозы? — добавил он. — Я чувствовал угрозу.
— К этому можно привыкнуть.
— Правда?
Конни не был похож на человека, которому угрожают. Скорее, наоборот, он мог сойти за того, кто угрожает сам, — за человека, на которого несколько прочитанных строк могут произвести такое сильное впечатление, что он наберет твой номер в половине пятого утра и с телефонной трубкой в одной руке и пистолетом в другой призовет к ответу за употребленное на первой странице книги слово «зловещий» или станет допытываться, откуда тебе известно, что все мало-мальски дельные юноши осенью шестьдесят первого года носили шарфы в клетку «пепита». Ответить на такие вопросы я не мог. В книге упоминался только шарф — узор эти люди называли сами, я такими точными сведениями не располагал. Но напоминал им об этом узоре я, а тот, кто сумел напомнить рисунок шарфа, вероятно, может напомнить и о том, что в этой жизни когда-то был смысл. А если не может, то грош цена такому писателю и пулю ему в лоб. Подобные речи мне порой приходилось выслушивать, особенно перед полнолунием. Конни, каким я видел его в эту минуту, вполне мог превратиться в агрессивного суицидального полуночника. Развод он уже пережил, и для полной картины не хватало только неудачного судебного разбирательства.