Голос, доносящийся из реклайнера, произнес:
— Его разумность напугала меня до полной утраты чувства времени. Она поглощает все рефлексы. Как бомба в Хиросиме… Женщины с грудными детьми бросали тюки и бежали прочь… Когда он закончил свою работу, у меня не осталось памяти, не осталось представлений о том, где я был — новорожденный и в то же время древний, без прошлого и без будущего, мумия со штрих-кодом… в одном бесконечном моменте настоящего… я даже не знал, мужчина я или женщина… может быть, когда-то у меня была вагина… вспоминая этого человека, я готов поверить во что угодно… Иными словами, перед тобой тот, кто живет настоящим!
Мы с Конни познали только первую часть метода: порицание и совет взяться за ум, после чего каждого из нас против его воли посвятили в тайну. Мы оба видели пример того, что происходит с человеком, если он по той или иной причине отказывается следовать рекомендациям и оказывается отлучен от всего — в первую очередь, от самого себя. Две жертвы мастерства деформации, которое власть оттачивала на протяжении многих тысяч лет, которое постоянно обновлялось, утончалось с помощью последних достижений всевозможных общественных дисциплин и, возможно, является единственной непрерывной традицией человечества — живой, витальной, захватывающей все новые сферы, новые пространства для демонстрации своей ошеломляющей эффективности, а при террористических режимах — вполне открытой. Достигнув желаемой стабильности, эта традиция прячется в тень и таится некоторое время в клиниках, в подвалах, в скрытых от посторонних глаз уголках, где день за днем повторяется чудо — кровавая операция по превращению зла в добро, жертвы в палача, того, что обычно называют «человеческим», — в противоположность. Ибо всегда остается выбор: даже пленник — раздетый, закованный в цепи, — может поддаться человеческой тоске по жене и детям и взмолиться о пощаде, забрать свои обвинения и поклясться никому не раскрывать правды, столь внезапно обнажившейся перед ним. Но тот, кто упорствует в своих притязаниях, уверенный в собственной правоте, вынужден осознать бесчеловечность своего упрямства — когда интимность части, воспоминания, растворенные в телесных жидкостях, выделения личности стекают в лужу на полу, пол оказывается над головой и течет, течет в провозглашенном злом «сейчас и навсегда», в вечном кровавом рождении мгновения, в русле мучительной одновременности.
Так он и действовал, этот представитель власти — или ее дух.
Конни ждал телефонного звонка от Посланника с сообщением о том, что удалось выяснить, допрашивая Роджера Брауна. Зная методы Посланника, можно было представить себе, как чувствует себя руководитель «Предприятия года»: у нас были все основания полагать, что разговор оказался непростым, что Работяга невзлюбил директора. Мимо окна прошел оркестр духовых инструментов. Снова вальс. Приближалось время торжественного открытия, народ собирался в освещенной части торгового пассажа напротив эркера Конни, где уже расстелили красную ковровую дорожку для мэра.