Конни стоял посреди этого храма и нес какую-то чушь о том, что даже Кастро уже завязал, пока, наконец, не очнулся и не отправился прочь — а может быть, кто-то из сотрудников ему помог.
Примерно то же повторилось в бассейне, старой добротной купальне, основательно отремонтированной и обновленной с целью соответствия современным требованиям комфорта, моционно-рекреационных возможностей и тому подобного. Конни и там бывал не раз с отцом, в детстве. Стоя у входа, он узнал статную массажистку, которая ожидала нового клиента — возможно, директора одной из тех компаний, что управляют пенсионными сбережениями и назначают себе такие бонусы, что этой женщине, когда она состарится и больше уже не сможет разминать его дурную плоть, не достанется ничего. И здесь Конни разразился проповедью, ответом которой стала растерянная и неловкая тишина. Конни это заметил, но понять причины не мог, ведь все сказанное было чистой правдой, именно так все и есть, ни больше ни меньше, и эта правда пробуждает отвращение и волю к убийству.
И книжный тоже стал больше, внутри обустроили кафе и маленькую сцену, на которой «интересные люди» могли выступать перед людьми «заинтересованными», рассказывая о своих новых произведениях. В какой-то момент Конни обнаружил себя в числе «заинтересованных», столпившихся у сцены, на которой один из наиболее видных писателей страны отвечал на вопросы читателя, явно имеющего представление о его творчестве.
— Меня охватил ужас, — сказал Конни. — Я почувствовал, что еще секунда, и я вскочу на сцену и вцеплюсь в бороду этому человеку. Я будто увидел насквозь то, что он говорит, и понял, что все это дерьмо, одно дерьмо, и за это дерьмо его уважают и даже любят. Это меня и взбесило…
Я не знал, кто рисковал стать жертвой Конни, но спросил:
— Можешь объяснить точнее?
Конни задумался.
— Этот человек был таким, каким можно стать, только если очень сильно этого захочешь… Это результат волевого усилия, напряжения…
Он описал облик: вздернутые брови, запрокинутая голова и приоткрытые нежные губы, то растянутые в доброй улыбке, то принимающие более привычное выражение беспокойства, которое «просто не может быть естественным проявлением». Это представление продолжалось так долго, что сам автор и, к сожалению, публика поверили в образ человека, который воспринимал мир с постоянным удивлением, любопытством, поелику сам явился из другого мира, благо такое впечатление производили и его книги. Многие слушатели свидетельствовали об этом, держа наготове куцые, но оттого не менее сочные байки, полные почти соломоновой мудрости. Повседневные наблюдения этот пророк снабжал эпитетом «своеобразные», при этом говорящие имели в виду, что автор, продолжающий традицию устного рассказа, — редкая птица в нашей культуре, столь же редкая, как и понятия «честность», «ручной труд» и «терпение». Этому человеку удалось своими произведениями создать собственный образ маргинала в гуще событий — он был совершенно уникален, он был чудаком, абсолютно изолированным ото всех и вся, то есть не был замечен в компрометирующих связях, но в то же время постоянно выполнял особо важные поручения. Однако Конни не мог отказать писателю в некотором мастерстве, ибо тот с придыханием провозглашал свои горькие истины, никого не осуждая, никого и ничего не критикуя. Он довольствовался тем, что снабжал любой феномен эпитетом «своеобразный», изображая его как нелепую часть современности. Он даже не утверждал собственной правоты, так как вдобавок ко всему был скромен.