И в тот вечер, после фильма, из которого вырезали Генри, я тоже не смог полностью исполнить задуманное — отправиться прямиком к Мод. Я благополучно миновал два бара, но возле третьего — смог-таки убедить себя в том, что вечер только начинается. Одна кружка пива не отнимет много времени. Приступая ко второй, я услышал позади себя:
— Как проходит встреча?
Это была та самая женщина из кинобизнеса — та, которую я встретил после фильма. Она конечно поняла, что я один. Стокгольм — город маленький, и если хочешь, чтобы вранье сошло тебе с рук, надо быть очень ушлым.
Для начала она придала своему лицу укоризненное выражение и продержалась так секунд тридцать. А потом ее понесло — про кинобизнес и про какую-то свою идею, из которой я мог бы якобы что-нибудь сделать. Она не умела писать, а я никогда не работал в кино, что, по ее мнению, было лишь преимуществом. Свою историю она рассказывала, ссылаясь на другие недавние фильмы, на ее взгляд никудышные, так что я услышал даже не историю, а кучу примеров того, чего в ее истории быть не должно, — торговых центров, очередей за хот-догами и приемных. Очень скоро я перестал ее слушать — просто стоял, кивал головой и попивал пиво, глядя на нее с интересом, и на этот раз она верно истолковала мой взгляд, потому что интерес относился к ней лично, а не к тем плохим фильмам, на которые она ссылалась. Плохими они якобы были только потому, что кино сегодня делается людьми среднего класса со средненькими способностями и нечистой совестью. Я сказал, что ничего об этом не знаю и никаких теорий на этот счет не имею. Она разглядела во мне скромность и другие положительные качества, и, если бы не Мод, мы бы весь вечер так и проговорили о кино. Мне она нравилась. Она была прямолинейным, убежденным и добрым человеком. Мы могли бы пожениться уже на Троицу — нарожали бы кучу детей, она бы вслух зачитывала мои сценарии, шумно восхищалась каждой строчкой и говорила, что те, кто ничего не понимает — идиоты и распоясавшиеся продюсеры. Такой любви у меня никогда не было.
Несколько часов спустя Мод стояла в дверях, заспанная и раздраженная.
— Ты еще и пьян?
Я прошел за ней на кухню, не снимая пальто. Она посмотрела на меня с отвращением, которого раньше не выказывала.
— Ты такой же, как Генри, ты знаешь об этом? А может, ты этого и хочешь — быть таким же, как он?
Она думала причинить мне боль, но она не знала, какую боль я на самом деле испытываю. Я хотел ей сказать: будь откровенна, скажи лучше, что любишь меня, заставь меня сделать выбор, заставь меня сделать хоть что-нибудь. Но я так и не смог произнести этих слов. А она продолжала в том же духе: