В одно погожее весеннее утро — было это в начале мая следующего года — по реке Уазе с помощью десяти гребцов и маленького паруса, словно водяная птица, плыла изящная лодка, нос которой был сделан в виде лебединой шеи, а корма скрыта шатром, украшенным геральдическими лилиями и флагом с гербом Франции. Занавески шатра с солнечной стороны были распахнуты, так что первые лучи утреннего майского солнца, первое теплое дуновение душистого животворного воздуха весны проникали к особам, которых скрывал шатер. Под его алым пологом, на богатом, шитом золотом голубом бархатном ковре, опершись на такие же бархатные подушки, сидели или, вернее сказать, возлежали две женщины, а позади них в почтительной позе стояла третья.
Во всем королевстве трудно было бы найти еще трех женщин, равных этим по своей красоте, наиболее законченные и несхожие типы которой случаю угодно было соединить вместе на этом небольшом пространстве. Старшая из трех уже знакома читателю по описанию, сделанному нами выше. На бледном и гордом ее лице играл багряно красный отсвет, отбрасываемый алой тканью, на которую падали лучи солнца, и это сообщало ему какое-то странное выражение. Женщина эта была Изабелла Баварская.
Девочка, что лежала у ног королевы, положив головку ей на колени, и чьи маленькие ручки Изабелла держала в своей руке, — темные, убранные жемчугом крупные локоны ребенка выбивались из-под златотканой шапочки, ее бархатистые, как у итальянок, глаза в едва заметной улыбке бросали такие кроткие взоры, что они казались несовместимыми с их чернотой, — девочка эта была юная принцесса Екатерина, нежный и чистый голубок, которому суждено было вылететь из гнезда, чтобы принести двум враждующим народам оливковую ветвь мира.
Женщина, стоявшая позади, склонив на полуобнаженное плечо белокурую головку, была госпожа де Тьян, супруга де Жиака. Вся воздушная, с такой тонкой талией, что, казалось, она готова переломиться от малейшего дуновения, с ротиком и ножками ребенка, женщина эта походила на ангела.
Против нее, опершись о мачту и касаясь одной рукой эфеса шпаги, а в другой держа бархатную шапку на куньем меху, стоял мужчина и взирал на эту картину в стиле Альбани: то был герцог Жан Бургундский.
Сир де Жиак пожелал остаться в Понтуазе; он принял на себя заботы о короле, который хоть и выздоравливал понемногу, но не мог еще участвовать в предстоящих вскоре переговорах. Впрочем, несмотря на сцену, описанную нами в одной из предшествующих глав, в отношениях герцога, сира де Жиака и его жены ничто не изменилось, и оба любовника, в молчании устремившие глаза друг на друга, поглощенные мыслью о своей любви, не подозревали, что их любовная связь была открыта в ту самую ночь, когда сир де Жиак исчез в Бомонском лесу, увлекаемый Ральфом, который несся по следам незнакомца.