Но сердце у нее тяжело забилось, и мучительная боль, которую она всегда испытывала в присутствии Адама, снова немилосердно принялась терзать ее. Правда, она твердо была настроена не поддаваться. Не так ли?
Именно так! Очень помог в этом душ, теплая вода смыла и пыль, и усталость насыщенного дня.
Откупорив один из флаконов изысканных духов, она щедро смочила запястья и замерла, поймав отражение своего обнаженного тела в зеркальной стене. Она, в самом деле, сильно похудела за последнее время, но вовсе не была такой уж костлявой, какой выглядела в слишком просторных для нее одеждах. Правда, плечи и руки казались хрупкими и слабыми, талия неестественно тонкой, а живот впалым. Но грудь — хотя и мало чем напоминала те роскошные полушария, доводившие в прежнее время Адама до безумия, когда он осыпал их поцелуями, — и теперь была округлой и высокой, а бедра еще не утратили ту женственную пышность, которая, по его собственному признанию, заставляла его терять представление о времени и пространстве.
Хихикая, Клодия облачилась в сногсшибательный пеньюар из алого атласа, который захватила с собой в ванную. Она знала, что слегка подшофе, иначе вряд ли бы сумела найти в своей фигуре хоть какие-нибудь достоинства. Она вообще не думала о том, как выглядит, с тех пор как…
— Клодия?
Ее окликал Адам! Клодия выплыла из ванной, окутанная ароматным облаком, нашаривая сзади поясок, чтобы придать себе приличный вид. Но ей следовало подумать об этом раньше. Она не сразу поняла, что Адам находится в ее спальне!
Ее пальцы неловко дернули пояс и выпустили его. Скользящие атласные полы распахнулись, и Клодия застыла на месте, пораженная чем-то более сильным, чем смущение. Она увидела, как его скулы покрылись темными пятнами, как потемнели ставшие узкими глаза, в которых мгновенно отразились каждый изгиб, каждая впадинка ее обнаженного тела.
Клодия перестала слышать собственное дыхание. Видимо, она, на самом деле, перестала дышать. Воздух, внезапно сделавшийся густым и тяжелым, сдавил легкие. Она почувствовала, как напряглось все тело, как отяжелела грудь, как в животе разлился жар. И вся ее предыдущая борьба стала бессмысленной в один миг. Если бы он сделал по направлению к ней, хотя бы одно легкое движение, она немедленно кинулась бы в его объятия и умоляла перенести ее в тот чудесный и сумасшедший мир, в котором они вместе пребывали когда-то.
Но он сказал лишь:
— Прикройся.
Она так и поступила. Его грубость привела ее в чувство. Он отвернулся, а она затянула пояс вокруг талии с такой яростью, словно хотела перерезать себя пополам. Он отошел к двери, потом, наконец, повернулся и, взглянув на нее, холодно, произнес: