Окликнуть Обольянинова Георгий не успел. С каменного клинка с шумом сорвался огромный филин, гукнул дружелюбно и насмешливо, пропал, и тут же на севастийца уставились удивленные глаза. Ждать, когда твереничи опомнятся, Георгий не стал. Соскочив с коня, он протянул по элимскому обычаю руки и медленно пошел вперед.
— Здравы будьте, твереничи. — Кланяться Георгий не стал. Не из гордости. Любое резкое движение чревато ударом. — И ты будь здоров, боярин Обольянинов.
— С чем пожаловал? — Удивление на лице тверенича сменилось нет, не готовностью к бою — ожиданием… Ожиданием добра. — Прости. Имени не вспомню.
— Георгий. Юрий по-вашему. Наемник залесский.
— Даптрин?
— Нет, боярин, севастиец.
— Вот даже как… А у нас чего позабыл?
— Борис Олексич, воевода залесский, кланяется тебе, — ушел от прямого ответа Георгий. — Как увидишь в саптарском стане дым, знай, что пятьсот росков повернули копья на Орду. Если хочешь, чтоб то случилось по твоему слову, зажги костер в своем стане.
— Сколько копий, говоришь? — подался вперед боярин, живо напомнив Георгию покойного Стефана.
— Пять сотен. Без меня. Наемники, из тех, что в Анассеополе служили. Борис Олексич имел дело с кочевниками. Удержит.
Обольянинов молчал. Глядел на вестника блестящими глазами и молчал. Потом обернулся к соседу.
— Ну, Орелик, видишь теперь?
— Вижу, — без тени улыбки откликнулся дружинник. — Слыхал я про дружину эту, про то, что Болотич наемников приваживает, а оно вон чем обернулось. Сам себя обхитрил, сволочь. И поделом.
— Князя сыскать надобно, — поднял голову чернец, — а то измаялся он…
— К Верецкому Арсений Юрьевич поехал, — подсказал дружинник с красным носом, его Георгий тоже помнил, — а потом к невоградцам собирался.
— Отыщу. Ты, Юрий, поставь коня да поешь чего-нибудь, — велел Обольянинов и ушел, даже не приказав приглядывать за чужаком. Георгий был готов к обыску, к тому, что его свяжут до конца боя, а у него меча и того не отобрали.
Роски удивили в который раз, но севастиец слишком устал, чтобы об этом думать. Отсюда, из сердца тверенского лагеря, лесная скачка казалась наваждением, а Севастия и Залесск и вовсе поблекли. Георгий отвел рыжего, куда велели, потрепал напоследок по шее и вернулся к княжескому шатру. Странный столб больше не светился, видно, дело было в отблесках костров. Теперь камень стал обычным камнем. Там, где лес встречается со степью, таких много. В Намтрии межу стережет мрамор, кальмейские стражи серы, как волчья шкура. На всякий случай Георгий коснулся шершавой поверхности рукой. Пальцы ощутили тепло ушедшего дня, и только.