Обольянинову доносили, что творится в городе. Боярин лишь бледнел да крепче стискивал рукоять короткого кинжала, думая про себя, что на крайний случай сойдет и он.
Вместе с темником веселилась его избранная сотня, лучшие из лучших. Почти все, как и сам Шурджэ, — из коренных, из соплеменников Санная. Они знали, сколько и чего пить. Но даже мертвецки пьяный, любой из этих воинов попал бы стрелой в подброшенную шапку девять из десяти раз.
Слуги тащили на столы все новые и новые перемены. Слуги, потому что сенных девушек князь из терема убрал, велев сидеть по домам и носа не высовывать, если не хотят оказаться в ордынской неволе.
Обольянинов скосил глаза на князя — сдавшись настойчивым уговорам владыки, Арсений Юрьевич изо всех сил старался быть любезен с незваным гостем. Получалось у него это плохо — чего дивиться, он же не Болотич.
Темник молчал, ничего не отвечая. И лишь когда князь, выказывая огорчение, развел руками — мол, ничем тебя, гость, потешить-порадовать не могу, наконец разомкнул тонкие темные губы.
Толмач — звали его Терпило, и мельком Анексим Всеславич подумал, что прозвище очень тому походит, — враз встрепенулся, изобразив спиной движение, словно у ластящегося к хозяину кота.
— Мои воины сыты. Теперь мои воины должны быть веселы, — медленно говорил темник по-саптарски, не глядя на князя. — Где твои девки, коназ? Пусть пляшут. А потом мои воины должны получить их на ночь.
«Ах, тварь ордынская! — скрипнул зубами Обольянинов. — Ловок, бес…»
— Будь ты моим гостем, коназ, — бесстрастно продолжал меж тем Шурджэ, — я встретил бы тебя совсем не так. Я выехал бы тебе навстречу за десять полетов стрелы, сам проводил бы тебя к своей юрте, сам наливал бы тебе кумыс, а потом сам подвел бы к тебе свою самую толстую жену, строго наказав ублажить дорогого гостя.
«Господи Боже, Длань твоя Дающая! — горячо взмолился про себя Обольянинов. — Спаси и сохрани! Удержи князя Арсения руку!..»
Но князь, похоже, и сам знал, что делать.
— Недужна моя княгиня, — скорбно сказал он темнику. — На богомолье она. В монастыре.
— В монастыре? — Тонкие губы чуть дрогнули, скривившись в подобие ядовитой улыбки.
— В монастыре. Ибо недужна. — Князь заставил себя горестно развести руками.
— Что ж, — пожал плечами степняк, — но другие девки в твоем городе, я надеюсь, не на богомолье?
— Не в нашем обычае указывать женам да девицам, с кем им постель делить, — гнев настойчиво стучался в двери княжьего сердца. — Не обессудь, гость дорогой. Не гневайся.
— Когда ж вернется с богомолья твоя жена? — бесстрастно продолжал Шурджэ.