— Грозит нам ханским гневом. — Ставр Годунович аккуратно положил свиток. — Мол, не оставит Орда ничего ни от Тверени, ни от тех, кто встал вместе с нею. И зовет князей в общий поход на нас, мол, коль выдадим Юртаю смутьяна, то остальным прощение.
— Пусть идут, — усмехнулся Обольянинов.
— Не станут, — покачал головой князь. — Не для нас те свитки писаны, для Юртая. Мечется Гаврила Богумилович, видать, не добился в Орде того, о чем мечталось. К Тверени приступать — головы класть. Вот если саптары до нас доскачут, тогда да — Болотич первым к ним примкнет.
…Однако на прельстительные залесские письма отозвались немногие. И — затаился Болотич. Ни слова, ни звука. Не стал Гаврила Богумилович ни по новой взывать к князьям, ни добиваться еще одного съезда, а вместо этого молча собирал себе полки. Так же как Звениславль и Локотск. Андрон Святославский и тут оказался верен себе — ни нашим, ни вашим.
Роскские княжества поднимались. Почитай, что одни — из сопредельных Роскии правителей никто, кроме старого Захара, не подал помощи, хотя тоже страдали от ордынских набегов, не только роскскую кровь пил Юртай.
На полудень, обходя залесские земли, поскакали тверенские сторожа. Их путь — на самую степную границу, где кончается великий роскский лес, стеречь Орду.
На полях хлеба ложились под серп, страда была в самом разгаре, когда измученный гонец доставил весть — которую и ждали, и страшились: саптарское войско во главе с темником Култаем перешло Тин.