Праздный вопрос, глупый ответ: он зачитался.
Его конспирация всегда носила несколько показушный характер: это была своего рода игра. На самом деле чувство реальной опасности у него ослаблено.
— Знаете, я поеду назад. Вдруг он все еще там? Раз есть некоторый шанс, надо его использовать.
Шанс — это когда один из сотни? Руки без всякой команды обхватывают живот — совершенно призрачная защита. Слышно, как натужно скрежещет лифт.
***
Сколько времени ехать до «Парка культуры»?
Пятнадцать минут до метро. Пусть, двадцать. И там еще пятнадцать. Примерно сорок минут. Обратно — столько же. Всего полтора часа.
Прошло десять минут.
Я хочу нормально родить.
Все еще десять.
Мне осталось ходить два месяца.
Господи, дай мне нормально родить!
Уже пятнадцать минут.
Они отберут ребенка.
Если туда попасть, обязательно отберут.
Стрелка совсем не движется.
Я знаю разные даты.
1380 — Куликовская битва.
1564 — начало книгопечатания на Руси.
1654 — воссоединение Украины с Россией.
1812 —
Двадцать минут.
Двенадцать и двадцать — уже тридцать два.
Еще пять — тридцать семь.
Зачем я помню разные даты? Я учила к экзамену.
Там не было тридцать седьмого. И сорок восьмого— тоже. Но я зачем-то их помню. Это даты про бабушку. Как она отказалась.
Полчаса. Полчаса — это мало.
Бабушку пригласили. Чтобы она подписала. Ей не с кем было оставить маму. Ее пришлось взять с собой. Мама уже умела ходить. Но они слишком долго ждали, и маме хотелось спать. Бабушка взяла ее на руки и вошла в кабинет к следователю. Она перед ним стояла и держала спящую маму. А следовать не смотрел — что-то писал и писал. И даже потом вышел. А она осталась стоять. Она минут сорок стояла. А может быть — больше часа. И очень боялась, что мама проснется.
Очень боялась, очень.
Ей было страшно, Господи!
Ей было очень страшно.
Сорок пять минут. Половина.
Потом он вернулся и спросил: «Будем отказ подписывать?»
И бабушка замерла. Она просто оцепенела.
Сорок восемь минут.
И он заорал: «Шлюха! С врагом народа е-сь? Хочешь за ним отправиться — к чукчам?»
А бабушка все молчала, и все держала маму. Прижимала к себе, все сильнее — чтобы она не проснулась.
Нет, чтобы не уронить. Потому что руки уже не слушались. И пальцы посинели.
Час. Уже час.
А следователь опять писал и опять говорил — очень тихо. Тихо и рассудительно: «Ты знаешь, что будет с твоим ребенком — когда тебя посадят? Такие не выживают. Ничтожный процент выживаемости среди вот таких, маленьких. А если и выживают, уже ничего не помнят. Не помнят свою глупую мать. Ну? Будем подписывать?..»
Осталось пятнадцать минут. Всего пятнадцать минут.