— Мой дядя очень крепкий человек, Куммель. Недавно он в одиночестве путешествовал в Скандинавию и Италию. Но временами он переоценивает свои силы. — Она закрыла глаза, чтобы успокоиться. — Я прошу вас присмотреть за ним завтра — с разумного расстояния. Вы меня поняли?
Она перевела на него глаза, затуманенные анисовкой, выпитой за обедом сразу после того, как Гримм сделал свое заявление и ушел заниматься «колкой дров».
— Да, фрейлейн, я понимаю, — ответил Куммель. — Все, что пожелаете.
Что-то необычное было в его невозмутимых высоких скулах и остром уверенном подбородке. И хотя черные волосы были пострижены почти до корней, этим вечером они почему-то выглядели взъерошенными. Августа поймала себя на мысли о том, каков он среди людей своего круга. И о том, что ей хочется тайком понаблюдать за ним внизу, за карточным столом, в облаке табачного дыма.
Она сделала два шага к камину в английском стиле. Над ним висела картина: романтичный молодой человек в одежде с пышными рукавами, склонившийся над книгой, окруженный чем-то вроде тополей, ухитряющийся читать при бледном свете луны.
— Это меня успокоит, — сказала она. — Вам следует оставаться незамеченным в изгибах и поворотах этих улочек. И я знаю, у вас есть хладнокровие, которое вы проявили в церкви в Штайнау с тем неприятным человеком. — Она попыталась улыбнуться и вновь почувствовала, что краснеет. — Пожалуйста, не позволяйте дяде вас заметить. Его гордость будет задета. Он всегда нес ответственность за себя и за всю семью, и ему будет тяжело принять, что теперь он сам нуждается в присмотре.
Куммель кивнул. Августа ожидала, что он уйдет, но он стоял, ничего не говоря. На какой-то момент она растерялась, не находя слов, и тишина вдруг переросла в неловкость.
— Видите ли, семья всегда так много значила для него. Он бросил университет, не получив степень, чтобы найти работу и поддержать овдовевшую мать и младших братьев и сестру.
К ее удивлению и облегчению, ей как будто удалось пробудить в нем интерес.
— Я думал, детей было только двое: профессор и ваш отец.
— О, это далеко не так. Их было шестеро. Пять мальчиков и девочка. Просто остальные уже умерли. С одиннадцати лет дядя был для них как маленький отец. Некоторым, стоит сказать, даже лучший отец, чем они заслуживали. Только подумайте, Куммель, принять такую ношу в столь юном возрасте! — Она улыбнулась. — А у вас большая семья?
Глаза его стали еще темнее. Казалось, он вздрогнул, будто от неожиданного прикосновения пламени.
— Нет, фрейлейн. Небольшая.
— Мой отец, конечно, был самым близким человеком профессору и по научным интересам, и по возрасту, хотя никогда не мог соответствовать ему по интеллекту. Но кто мог? В конце концов, он — человек, именем которого назван закон! Да, закон Гримма. Этот закон регулирует соотношение согласных в немецком и других индоевропейских языках. И он автор термина «сдвиг согласных»… — Она сделала паузу, удостоверяясь, что слуга ее понял. — Он очень пылко относится к Германии и немецкому языку, будучи экспертом во многих других. Если что-то стоит прочесть — говорит профессор, — надо выучить язык, чтобы читать в оригинале. Когда в составе гессенской делегации его посылали на Венский конгресс, он все свободное время учил сербский! — Она натянуто улыбнулась своим мыслям, вновь взглянув на картину. Ребенком она преувеличивала роль дяди в посленаполеоновском установлении мира в 1815 году; друзьям она рассказывала, что он без посторонней помощи нарисовал новую карту Европы, и сама наполовину в это верила. — Мой отец, когда не работал вместе с дядей, главным образом переводил.