— Твое письмо, — еще раз напомнил младший брат и добавил чахоточным голосом, похожим на голос покойного отца. — Никогда не отвлекайся от написанного!
Они грустно рассмеялись и пошли каждый по своим делам.
Августа открыла дверь, впустив Куммеля, который нес хозяину стакан теплого пива, смешанного с яйцом, сахаром и мускатным орехом. Старик одобрительно улыбнулся и посмотрел, как Куммель, подойдя к окну, задернул муслиновые занавески.
Гюстхен тоже следила глазами за слугой. Гримму стало интересно, будет ли она стоять как бледная статуя все время, пока Куммель постелит ему и приготовит одежду на утро. Он осторожно взял стакан и отпил пенящееся снадобье. Оно смягчило горло, но не уняло колюще-режущей боли, которая жгла ему правую руку.
— Хозяин, — обратился к нему Куммель, — мне приготовить лучший сюртук и ботинки для церкви на завтра?
— Для церкви? А-а-а, да. Пожалуйста.
— Дядя, — Гюстхен опомнилась. — Насчет завтрашнего. Ты извинишь меня, если я не составлю тебе компанию? Я пойду в церковь позже. Мне кое-что нужно подготовить для заключительной части нашего путешествия…
Ее дрожащий голос понизился до шепота. Гримм представить себе не мог, какими приготовлениями она вздумала заниматься в воскресенье, но настроение ее было так переменчиво, и он просто молча кивнул.
— Конечно, я не возражаю. Как тебе лучше, милая.
— Я уверена, что Куммель, — добавила она, заставив слугу замереть в тот момент, когда он откинул занавес, отделявший комнату от гардеробной, — охотно составит тебе компанию.
От Гримма не укрылось, как мгновенно расширились глаза Куммеля, будто его укусили сразу две блохи, прежде чем он покорно склонил коротко остриженную голову.
— Я не хочу затруднять Куммеля, если он сам не хочет идти со мной, — сказал старик, вспомнив, как подавлен был тот в церкви Святой Екатерины в Штайнау. — Я вполне способен сам пойти в город и вернуться. — Он вновь увидел, как глаза Куммеля расширились, на этот раз при взгляде на Августу. Не в первый раз она напомнила Гримму ее собственную мать, Дортхен, когда той было лет тридцать.
— Нет, — настаивала Августа с упрямством, достойным ее матери. — Я бы чувствовала себя намного спокойнее, если бы ты не был один, дядя.
— А, посмотрим, — Гримм не собирался спорить с ней при слуге, но ее беспокойство, казалось, возрастало с каждой минутой, а она ведь еще не знала об онемении.
Он отхлебнул еще снадобья, прислушиваясь к тому, как Куммель чистит его сюртук за занавеской. Гюстхен все еще стояла, словно прибитая гвоздями к полу, как ребенок, выпрашивающий обещанную сказку на ночь.