А когда солнце длинно глянуло из-за степных увалов, по бескрайной степи много черноусых казаков: ни раненых, ни пленных — все недвижимы.
В тылу, в обозе, среди беженцев курились костры, варили в котелках, жевали лошади сено и овес. Вдали гремела канонада, никто не обращал внимания, — привыкли. Только когда смолкло, показались с фронта — то конный ординарец с приказаниями, то фуражир, то солдатик, тайком пробирающийся повидать семью. И со всех сторон женщины, с почернелыми, измученными лицами, кидались к нему, хватались за стремена, за поводья:
— Што с моим?
— А мой?
— Жив ай нет?
С молящими, полными ужаса и надежды глазами.
А тот едет рысцой, слегка помахивая нагайкой, роняет навстречу то одной, то другой:
— Жив… Живой… Раненый… Раненый… Убитый, зараз привезут…
Он проезжает, а за ним либо радостно, облегченно крестятся, либо заголосит, либо ахнет и повалится замертво, и льют на нее воду.
Привезут раненых, — матери, жены, сестры, невесты, соседки ухаживают. Привезут мертвых, — бьются на груди у них, далеко слышны невозвратимые слезы, вой, рыдания.
А конные уже поехали за попом.
— Як скотину хороним, без креста, без ладана.
А поп ломается, говорит — голова болит.
— А-а, голова-а… а, не хочешь… задницу будем лечить.
Вытянули нагайкой раз, другой, — вскочил поп как встрепанный, засуетился. Велели ему облачиться. Просунул голову в дыру, надел черную с белым позументом ризу, — книзу разошлась, как на обруче, — такую же траурную епитрахиль. Выпростал патлы. Велели взять крест, кадило, ладан.
Пригнали дьякона, дьячка. Дьякон — огромный проспиртованный мужчина, тоже весь траурный, черный с позументами, рожа — красная. Дьячок поджарый.
Обрядились. Погнали всех троих. Лошади идут иноходью. Торопится поп с дьяконом и дьячком. Лошади поматывают мордами, а всадники помахивают нагайками.
А за обозом, возле садов на кладбище, уже неисчислимо толпится народ. Смотрят. Увидали:
— Бачь, попа гонють.
Закрестились бабы:
— Ну, слава богу, як треба, похоронють.
А солдаты:
— Бачь — и дьякона пригналы и дьяка.
— Дьякон дуже гарный: пузо, як у борова.
Подошли те торопливо, не отдышатся, пот ручьем.
Дьячок живой рукой раздул кадило. Мертвые неподвижно лежали со сложенными руками.
— Благословен господь…
Дьякон устало слегка забасил, а дьячок слабо всплыл скороговоркой, гундося в нос:
Свя-а-тый бо-же, свя-а-тый крепкий, свя-а-тый бесе…
Синевато струится кадильный дымок. Бабы придушенно всхлипывают, зажимая рты. Солдаты стоят сурово, с черными исхудалыми лицами — им не слышно усталых поповских голосов.
Сидевший без шапки на высокой гнедой лошади кубанец, пригнавший причт, слегка толкнул лошадь — она переступила; он набожно нагнулся к попу и сказал шепотом, который разнесся по всему кладбищу: