Теперь два отторгнутых члена общества стояли одиноко в обезлюдевшем, тоскливом селе. От брошенных домов веяло мраком и скорбью. У кого-то в сарае жалобно блеяли бараны, где-то на краю села мычал с голоду теленок. Почуяв неладное истошно лаяли домашние собаки. Из чьих-то ворот незаметно вынырнул рыжий котенок, удивленно огляделся по сторонам, играясь, не понимая происходящего, подбежал к людям, мурлыча стал тереться о грязные сапоги старика. Замахав крыльями, звонко заголосил петух, его поддержали еще несколько голосов.
— Цанка, ты то почему не ушел? — нарушил тягостное молчание Гойсум.
— Мне уходить некуда, — горько усмехнулся Арачаев, поправляя толстые очки, и еще больше опираясь на свой расписной, тяжелый посох.
— Как некуда, у тебя ведь сын есть, еще родственники? — не унимался Дациев.
— За свою долгую жизнь я не раз был вынужден покинуть родной очаг, но это было всегда с вывернутыми руками.
— А сейчас что ждешь — пока шею вывернут?
— Нет, просто сейчас мне бояться нечего. От моей судьбы теперь никто не зависит. Я теперь не кормилец, а тогда в мой рот смотрел длинный хвост нашего рода, и умирать без нужды я не имел права… А сейчас мне все равно, — и старик молодцевато махнул рукой, — я всю жизнь в чужбине, в неволе, мечтал умереть в родном краю, и чтобы меня похоронили на родном кладбище — газавата. Видимо дождался.
— Ну ты Цанка брось заживо хоронить себя, — попытался взбодрить старика Гойсум, — мы еще поживем…
— Да, да, — перебил молодого человека старик, — натужно смеялся, — я еще погуляю на твоей свадьбе.
Гойсум блаженно улыбнулся, его лицо стало умиленно-трогательным, искривленно-добрым.
— Вот через месяц-другой дом закончу и приведу невесту, — говорил он, не смущаясь старшего, — Вчера, во время обстрела так боялся, что в мой дом попадут, просто дрожал весь. Мне повезло.
— Да, Гойсум, — поддержал его Цанка, — твой дом должен стоять, ты как никто другой на земле заслуживаешь счастья. Вот кончится война, и я лично поженю вас. Нечего ждать окончания строительства. Пусть твоя избранница сама достраивает, милее жить будет.
— Да-а-а, правильно, — наивно смеясь, поддакивал Гойсум. А старик продолжал разговор в том же тоне, и нельзя было понять то ли он с издевкой говорил, то ли всерьез.
— Что это такое? Сколько лет ты страдаешь, ждешь ее, а она — еще дом новый подавай! Куда это годится! Да, такого жениха как ты в округе нет… Пускай сама строит, и огород выращивает и детей рожает. Ничего с ней не будет. Только на пользу, может чуть похудеет?! Гойсум все смеялся, теперь после слова «детей» засмущался, даже стал отворачиваться. Старик проник в его сокровенные мечты и желания.