Жена плачет, боится. Цанаев нервный, за единственного сына переживает и сам ждет подвоха со всех сторон. А тут как-то с работы вышел, его по фамилии из какого-то черного джипа окрикнули: Федоров водительское окно приспустил, ему карточку протягивает, улыбается.
— Что это такое? — встревожился Цанаев.
— Вам в благодарность подарок — телефон Авроры, вы ведь просили.
И пока профессор что-либо сообразил, машина умчалась, а он в сгустившихся сумерках долго разглядывал номер — точно, код Норвегии.
Можно было вернуться в кабинет или дойти до дома, да он не хотел, чтобы кто-то услышал, хотя, наверняка, подслушивают. Ему на все плевать, он хочет, очень хочет ее голос услышать. Торопливо углубился в ближайший сквер, где потише, дрожайшей рукой набрал номер:
— Аврора! Аврора! — в тревожной радости закричал он. — Не бросай. Умоляю тебя!
А она очень строго:
— Гал Аладович, кто вам дал мой номер?
— Неважно.
— Этот дерьмо Бидаев?
— Нет. Федоров.
— А за что?
— В знак какой-то благодарности.
— Хм, за то, что вы заявление из суда отозвали. Что вы так этого Бидаева боитесь?!
— Ни за что, Аврора. Ни за что мы заявление не отзовем. Хотя, хотя, ты знаешь, Аврора, дважды на сына покушались.
— Ну и что? Дайте сыну нож, купите пистолет и кто подойдет — в лоб. Самооборона.
— Ты что, Аврора?! Мы ведь интеллигентная семья.
— Простите, Гал Аладович, — ее голос смягчился. — Зачем вам эти проблемы? Правильно, что заявление забрали.
— Да не забрали мы заявление, — она молчит. — Как ты?.. Только не отключай. Я прошу тебя. Я люблю тебя, Аврора! Очень, очень люблю! Я не могу без тебя. Скажи хоть слово, — он слышит, он чувствует, что она плачет. — Аврора, Аврора! — закричал уже в отключенный телефон.
Еще с десяток раз он этот номер набирал — «вне зоны». Хмурым он пришел домой, а жена у дверей:
— Что-то сын задерживается.
— Что ты о нем печешься? — заорал муж. — Взрослый дылда, двадцать лет. Дадим нож, пистолет — пусть стреляет всех, кто приблизится.
— Ты что несешь?! — возмутилась жена. — Какой пистолет?! Все. Я заявление забрала.
— Что? — застыл на месте потрясенный профессор.
— Что слышал, — отвечает жена. — Ты одного в утробе потерял. Этот единственный, и больше не будет. И я не хочу, чтобы Цанаевы, как Таусовы, были истреблены. Мне героев и патриотов не надо, мне живые дети нужны!
* * *
Как-то незаметно наступила весна. И жизнь Цанаева, как он сам любил говорить, устаканилась. По крайней мере, в семье, вокруг семьи и у него, вроде, все спокойно. Однако это внешнее спокойствие — внутри профессора все кипит и бурлит. Уж кто-кто, а он сам знает, что повел себя неправильно, не по-мужски и, как Аврора определила бы, недостойно. Не смог ударить по столу кулаком, стать хозяином в семье. А когда жена заявление из суда забрала, то получилось, так оно, наверное, и есть, что он тоже Бидаева испугался.