— Будь бдительным. Могут быть всякие провокации. Особенно на твоем участке, ты на отшибе.
Цанаев хотел сказать о записке, полученной Авророй, но Глава его опередил:
— Есть всякие, не совсем добрые слухи. Я уже дал команду усилить охрану вокруг твоего института.
Так оно и стало, даже Цанаева еле пропустили на работу, все досматривали. Эта опека военных уже была в тягость. А тут как-то сторож-старик под вечер пришел и говорит:
— Что-то эти федералы как-то организованно убрались, даже странно.
— А наши милиционеры? — спохватился Цанаев.
— Наши на месте — трое или четверо.
— А может, пересмена? — попытался успокоить прежде всего самого себя Цанаев.
— Может быть, — согласился сторож, — только раньше такого не бывало.
— Пойдем, посмотрим, — директор вместе со сторожем вышли во двор.
Сумерки уже сгустились. Сов на иве не было. Погода скверная; вторые сутки шел мелкий моросящий дождь, легкий туман, грязь, сыро.
— Все будет нормально, — постановил Цанаев.
Он захотел закурить, хотя здесь не положено, даже военным сам запрещает. А на балкон подниматься было лень. Он вспомнил Аврору, и ее «вредные привычки».
— Пойду-ка я в «рай», — высказался он и, видно, это его спасло, потому что он был вместе с Авророй в лаборатории, когда вдруг раздался взрыв, другой, сверху началась беспорядочная стрельба, словно сошлись две армии.
Погас свет. Тьма.
К войне привыкнуть нельзя: оба очень испугались. Первой нашлась Аврора, в ее руках фонарик — свет, значит надежда.
— Там люди, — в страхе прошептал Цанаев.
По коридору они заторопились к лестнице и стараясь перекричать выстрелы директор заорал:
— Вниз! Все вниз! В подвал. Сюда все.
В темноте Цанаев даже не понял, кто прибежал — человек пять-шесть, зато он, даже в этом кошмаре, ощутил горячее, учащенное дыхание Авроры и ее слова:
— Мои родные, там стреляют, — вдруг она бросилась наружу.
— Ты куда? — Цанаев успел схватит ее за ногу, и если бы она крикнула «отпусти», он не отпустил бы ее, но она крикнула: «Не трогайте меня!»
Цанаев видел, как она, согнувшись, бросилась к тополю, чуть погодя прошмыгнула за угол в сторону своей тропы. Тут, то ли от удара или взрыва, Цанаев полетел вниз, в перилах застряла рука, адская боль…
Он пришел в себя от света фонарика, над ним усатое лицо Бидаева:
— Живой? Дай руку, — руку подать Цанаев не смог.
Только поздно ночью, в больнице, Цанаев пришел в себя окончательно. Он не ранен, говорят, контужен, руку поломал, гипс наложили. Зато душа болит: как там институт, как сотрудники, и главное, что с Авророй?
От уколов он забылся, а утром проснулся, в палате двенадцать человек, но он, по сравнению с остальными, явно не больной. С этим и врачи согласились — выписали. Он сразу же в институт: масса людей, тут же сам Глава, и Аврора тоже здесь, даже улыбнулась ему. Однако толком поговорить они не успели, потому что в оставшиеся до референдума дни Цанаев стал строителем, под его командой — целое СМУ.