— Нате! Палка, что вы из лесу принесли, стоит за дверью.
Он смотрел непонимающими глазами.
— Палка?
— Берите, когда даю! Не то я с вами поговорю иначе.
— Палка-то, значит… Это к чему же? — беспомощно бормотал он.
— Будто уж не знаете, к чему? Палку в руки, суму через плечо — и по деревням!
Старик затрясся.
— Агнешка… Как же так, Агнешка, что ты? По деревням…
— Что, не знаете, как милостыню просят? — заорала она во все горло, так, что он в испуге попятился. — Мне вас, что ли, учить? Брехун вы всегда были, лодырь, никчемный человек, но я ничего не говорила. Терпела. Хоть другой раз все внутренности во мне переворачивались, я вам плохого слова не сказала! А уж теперь хватит. В рот положить нечего, голод идет, страх подумать, а тут еще домашнего вора в избе держать. На махорку, говорит! Курить ему охота, курить! Когда жрать нечего! Да чтоб вас господь за эту махорку покарал, отплатил вам за нашу обиду, да чтоб…
Она задохнулась от гнева. Старик воспользовался минутным перерывом.
— И на хлеб ведь… Краюху хлеба он мне дал…
— И на хлеб? Скажите, пожалуйста, на хлеб! Что ж я тут, по-вашему, с утра до ночи хлебом обжираюсь, хлеба у нас в избе столько, что по всем углам валяется? Ребенок крошки хлеба допроситься не может, а вы рожь из избы таскаете, хлеба вам захотелось! Сейчас же собирайтесь — и по миру. Может, вам где-нибудь кто и бросит корку, а только не я! Да по Калинам чтоб не смели таскаться, зарубите себе на носу. И без Калин деревень хватит.
Сгорбившись, он взял суму и, не глядя на невестку, вышел из дома. С минуту копался еще перед избой. Она пошла посмотреть, что он там делает. Старик медленно взял суковатую палку, с которой ходил за скотиной. Оглянулся на собачью конуру, собаки там уже давно не было — заболела и издохла, может — с голоду, у самих ведь ничего не было, куда уж пса кормить! Старик постоял еще, поглядел кругом и медленно двинулся в путь. Она смотрела, куда он направится, но старик, видимо, помнил ее слова, потому что потащился не к Калинам, а к остшеньским лесам. Она долго смотрела ему вслед, пока он не затерялся в ближайших перелесках, маленький, сгорбленный, едва волоча ноги. Она с облегчением вздохнула.
По тропинке как раз подходил Матус.
— Поймал что-нибудь? Э, мелюзга…
— Ясно, мелюзга. А отца нет?
Она избегала взгляда мужа, но руки ее, полные мелкой рыбы, не дрогнули.
— Нет. Пошли по деревням.
— Как это? Зачем?
— Милостыню просить. Не знаешь, как?
Он, остолбенев, уставился на жену.
— Ты их выгнала?
— А как было не выгнать? Работать им неохота, а глотка, чтобы жрать, — широкая, да еще в такой год… Они рожь с чердака крали и таскали к Стефановичу за махорку.