И он решил идти днем.
Уже недели три не выпало ни одной капли дождя. Лес, должно быть, сухой, как солома. А в такую жару и лесникам неохота шнырять, как обычно.
Сперва он шел медленно вдоль хлебов, будто собирает щавель на борщ. Потом сразу свернул и нырнул в тень, в зелень, пахнущую смолой и листьями, в нагретый, теплый, безмолвный в эту безветренную пору лес.
Сначала он шел, лишь слегка пригнувшись, но вдруг испугался, что где-нибудь за стволом стоит, притаившись, страж господского достояния. Он припал к земле и подвигался вперед потихоньку, ползком. Ему казалось, что лучше всего сделать это именно здесь, возле просеки. На том самом месте, где он тогда так долго и тщетно ждал ухода лесника.
Было тихо. Где-то посвистывала иволга, золотистая птица лесных опушек. Неподвижно стоял лес высокой ровной колоннадой сосен, кудрявился пеной зеленых дубов, благоухал черникой, папоротником, малиной и всяким лесным зельем без названия и имени.
Дрожащими — не от страха, а от старости — руками Матус набрал пригоршню густо растущей здесь сухой травы. Наломал побуревшего прошлогоднего папоротника, мелких еловых веток и поджег. Почти невидимый в ярком дневном свете огонек спички проник в сушняк, затрещал, пополз вверх, жадно цепляясь за стебельки травы, за застывшие капельки смолы, янтарной росой выступившие на еловых веточках. Матус повернул в руках пучок, чтобы лучше разгорелось, а когда пламя стало жечь ему пальцы, быстро сунул все в сухую чащу и торопливо пополз на четвереньках прочь. Он уже слышал позади веселое потрескивание хвороста и ускорил отступление. Добрался, наконец, до ельника и кинулся бегом, пригнувшись и слыша, как шумно колотится его сердце, словно чужие шаги по устланной хвоей почве.
Наконец, он вышел в поле и перевел дыхание. Здесь было шире, просторнее, больше воздуха, чем в лесу. Веселый день искрился лазурью и золотом. Он двинулся вперед не слишком быстро, но и не слишком медленно, так, чтобы очутиться подальше от леса и вместе с тем не выдать себя одышкой, если бы встретился какой-нибудь прохожий.
Межами, между желтым люпином и полосками проса, он приблизился, наконец, к дому. Тут он снова пригнулся и принялся собирать щавель на узкой меже. Так, склоненный к земле, он решился, наконец, оглянуться на лес.
Сперва ничего не было видно. И лишь напрягши зрение, он заметил в том месте, возле просеки, дрожащий, едва видимый султан дыма, поднимающийся прямехонько к чистому, голубому небу.
— Небось теперь в два счета почернеешь! — пробормотал он про себя и медленно направился к избе. Зашел в коровник и отвязал корову. Ее еще не время было выгонять, оводы так и жалили на жаре, но ему казалось, что так будет ловчей. Коровенка покосилась на него большими влажными глазами.