Томас Биндиг проснулся, когда был уже поздний вечер. Он почувствовал холод во всех членах и медленно поднял голову. Каска лежал рядом с ним, и ствол пистолета-пулемета указывал точно ему в лицо. Он неосознанно отодвинул его и поднялся. Ветки кустов, между которыми он лежал, свисали ему на лицо. Он пошевелил закоченевшими пальцами, и тогда услышал возле себя голоса. Это был Тимм, беседовавший с Цадо. Он видел их в то же самое мгновение, они сидели на краю желоба и пристально смотрели на равнину между озерами. Он не мог слышать, что они говорили, и из их странного поведения он тоже ничего не мог понять. Они не обращали внимания на него, когда он подполз к ним и присел на корточки рядом с Тиммом и спросил: - Почему вы дали мне так долго спать? Тимм не ответил на вопрос. Он вытянул голову и тихо сказал Цадо: - Мы должны вынести его. Он сидит посреди свободного поля. Если он зажжет себе сигарету, это будет видно даже в Москве...
- Что случилось? – поинтересовался Биндиг. Он чувствовал себя выспавшимся и свежим. Только немного замерз.
- Мы всегда должны были брать с собой стакан, - заметил Цадо. - Ты видишь, что иногда он нужен. Он единственный, кто выбрался?
- Возможно, - ответил Тимм. - Во всяком случае, это Малыш. Ему, похоже, тоже досталось…
Биндиг не мог опознать фигуру. Он напрягал глаза, но на том месте, где другие видели сидящего человека, он мог видеть только темную глыбу, лежавшую на земле. Было уже слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
Цадо посмотрел на него и спросил: - Выспался?
- Вы позволили мне спать весь день..., - сказал Биндиг укоризненно.
- Что тут происходило?
- Ничего. Пока Малыш не появился.
Это был старший официант из Штутгарта. Они видели его уже издалека, как он подкрадывался, прижимаясь к кромке кустов, окружавших озеро. Они наблюдали за ним, но не окликнули, так как не знали, преследуют ли его. Но было очевидно, что его не преследовали. Он упал на землю в нескольких сотнях метров от их убежища к земле и остался лежать там. Темный комок, прикрытый каской, лицо еще вымазано сажей с последней ночи.
Когда Цадо подполз к нему, он молниеносно поднял свой пистолет-пулемет, но тут же снова опустил его, с удивленным, тревожным выражением на его грязном лице. Он широко раскрывал рот, но с его губ срывалось только хриплое карканье. Его глазные яблоки были с красными жилками, веки опухли. Губы вздрагивали как у ребенка в секунды, предшествующие пищащему плачу. Он смотрел на Цадо безумными глазами. Он дрожал во всем теле. Цадо положил руку ему на локоть и спокойно сказал: - Малыш... это я! Давай! Еще кусочек...