Поздоровавшись, я сказала ей то, что обычно ей говорили все:
- Ну что, тетя Зина? Где лучше: у плиты или у станка?
- У станка, разумеется, у станка, - ответила она рассеянно, как обычно.
При этом горькая складка легла у ее рта.
Я понимала ее, эту пожилую интеллигентную женщину, жену провинциального врача-хирурга, добрую мать семейства и домашнюю хозяйку, которая вдруг на старости лет осталась одна. Она пошла работать на завод потому, что это было необходимо для родины. Но об этом она никогда не говорила. А если ее спрашивали, то говорила так:
- Скучно одной дома сидеть, вот и пошла. Чем я хуже других? Да и дело, в общем, не особенно мудреное. А здесь даже очень мило.
Она работала не слишком быстро, но свою норму всегда выполняла, и работа ее отличалась необыкновенной точностью и аккуратностью. Все в ней вызывало во мне чувство нежности и глубокого уважения: и ее теплый платок, и перчатки с отрезанными пальцами, и банка с пахучей веточкой можжевельника, и потрепанный роман Сергеева-Ценского "Севастопольская страда", который она прилежно читала.
Кладя в бункер ролики, она посмотрела на меня внимательно и сказала:
- Что-то вы сегодня, Ниночка, на себя не похожи. Не больны ли вы?
Точно бритвой полоснуло по моему сердцу.
- Нет, ничего. Спасибо.
Я поспешно отошла, сделав вид, что мне нужно по делу. Мне захотелось как можно скорее убежать, скрыться, остаться одной. Но в это время меня окликнули. Это был наш начальник снабжения Абраша Мильк - очень шумный и очень суетливый товарищ с высокой головой, лысой и продолговатой, как дыня. Лето и зиму он ходил без шапки, но зато в толстой кофте, сшитой из клетчатого одеяла, с застежкой "молния", из-под которой выглядывала верблюжья фуфайка. На его широкой груди болталась большая новенькая медаль "За трудовую доблесть".
Как всегда, Абраша Мильк ужасно спешил и был окружен толпой шумящих агентов и уполномоченных.
Его глаза с косматыми, очень черными бровями сверкали безумно и грозно, как у полководца.
- Деточка, - сказал он взволнованно, беря меня под руку и увлекая за собой. - Надо иметь совесть. Нельзя так, кошечка. Я снабжаю не только один роликовый цех. У меня на шее весь завод. Этак мы скоро без штанов останемся. Вы понимаете, что такое в наших условиях эмульсия? Это же золото! Птичье молоко! А вы тут у себя ноги моете в эмульсии. Заявляю вам категорически, закричал он вдруг с яростью, - можете сдохнуть, а до пятнадцатого апреля вы у меня не получите ни одного лишнего литра! И крутитесь, как вам угодно. А нет - будете иметь дело с партийной организацией. Все? Все!