После завтрака Орвель, слегка робея, спросил, не согласится ли Трина зайти с ним в тронную залу, к родителям. Девушка согласилась. По дороге Орвель рассказал ей о проклятии, постигшем короля и королеву, когда ему было всего шестнадцать лет. Затем, чтобы не возвращаться второй раз к неприятным материям, он рассказал о родовом проклятье Тарсингов — тем более что прямо сейчас Трина наблюдала его в действии и ничуть не пугалась. И, не успев опомниться, Орвель обнаружил, что рассказывает девушке об исчезновении перстня. Слушая его, Трина все больше хмурилась. Заметив это, Орвель осекся.
— Я огорчил вас, милая Трина! — покаянно воскликнул он. — Простите, я не должен был вываливать на вас все свои неприятности сразу. Но я ничего не хочу скрывать от вас. Мне кажется…
— Вам правильно кажется, Орвель, — улыбнулась девушка, и ямочки на ее щеках заиграли. — Я просто задумалась, что же я могу сделать, чтобы разыскать перстень. Пока рано обещать, но я найду, как вам помочь.
— О!
Тарсинг слегка оторопел, поскольку не ждал от девушки помощи — скорее понимания и сочувствия. Собственно, это уже и есть помощь, подумал он и попытался облечь свои мысли в достойную форму, но тут они добрались до тронной залы, и невозмутимый слуга распахнул дверь перед королем и его спутницей.
Родители Орвеля неподвижно восседали на тронах. Как позавчера, как год назад, как десять лет назад, когда на них обрушилось заклятие безумного мага и растянуло мгновения их жизни на годы. Инвойд и Росемунда дор Тарсинг были живы и, вероятно, проживут еще очень долго — вот только для королевства Трех ветров, как и для остального мира, они были все равно что статуи самих себя. Орвель по привычке потянулся было за метелочкой из птичьих перьев, чтобы обмахнуть с родителей пыль, но вовремя спохватился.
— Мама и папа, познакомьтесь, это Трина, — скованно сказал он. — Трина, это мои родители.
Девушка молча присела в реверансе перед бывшими королем и королевой, и Орвель ощутил к ней острую благодарность. Что бы она ни сказала сейчас, получилось бы глупо, и он уже успел пожалеть, что обрек девушку на неловкость. Но Трина удивительным образом всегда оставалась естественной, и сам Орвель рядом с ней не казался себе ни смешным, ни неловким. У него все получалось правильно — а главное, приходила уверенность, что так будет и впредь.
Они поклонились Инвойду и Росемунде и тихонько вышли из залы. Орвель молчал, погрузившись в собственные мысли.
— А они и вправду ничуть не изменились, — задумчиво сказала Трина. Ее мысли тоже витали далеко.