Сжав в окровавленной руке отобранный у кого-то меч, он воздел его над собой и заорал так громко, что слышать его должны были и с другой стороны реки:
— Братья! До каких пор мы будем позволять этим золоченым павлинам помыкать нашими жизнями? Доколе мы будем лить кровь, зарабатывая для Самозванца корону? Им мало податей, которые мы платим, мало нашего пота, которым мы ежедневно поливаем их землю! Теперь им понадобились наши жизни? Нет!! Уж лучше я сам пощекочу вот этой иголкой, — он потряс мечом, с которого на крестьянские лица полетели красные капли, — их жирные животы. Я такой же крестьянин как вы. Меня зовут Хорст! И я говорю вам, братья, лучше я сам попробую взять добычу в богатом шатре Намюра! Какая разница с кем драться? Те, за рекой, далеко, а эти здесь, рядом! Вперед!!!
Он направил коня сквозь расступившуюся толпу, видя, как загораются яростью глаза на землистых лицах. Сначала немногие, те, кто был рядом, а потом и остальные, увлеченные людской волной, бросились за ним: без всякого порядка и плана обезумевшая толпа врубилась в ряды лучников Намюра, просто втоптав их в сочную траву.
Сражение началось. Бродерик впервые полез в битву без тщательного продумывания своих действий, без детального анализа слабых и сильных сторон врага, без предварительной рекогносцировки. Впрочем, все это было сделано еще вчера, а сегодня у него лишь оказалась под рукой новая армия — победим — хорошо, а не получится… Что ж, зато Самозванцу и Намюру придется потом во сто крат тяжелее!
Пробившись сквозь ряды растерявшихся лучников, толпа крестьян оказалась перед разноцветными шеренгами латников. От значков, гербов и флагов зарябило в глазах. Кого здесь только не было: и длинноносые горцы, чьи мискообразные шлемы украшены звериными лапами, и выходцы с морского побережья, чьим излюбленным оружием, которым они умели пользоваться с невероятной ловкостью, были разнообразные багры, и Сегюр со всеми своими двумя сотнями, и целый табор раскольников во главе с закованными в железо старцами… Над головами «пограничных» жандармов реяло знамя Намюра. Его-то и избрал своей ближайшей целью Бродерик. Он что-то кричал, пока непривычное и перетружденное горло было в состоянии издавать громкие звуки, хрипел, пока надеялся, что в окружившем его лязге кто-то может расслышать его слова, потом просто сипел, но с каждым выдохом отобранный у оруженосцев Сен-Санса меч забирал чью-то жизнь. Уже очень давно не видел Бродерик чужой смерти настолько близко, уже давно остывшая кровь прежнего тела не пробуждала в нем безумного неистовства! И теперь, наслаждаясь молодостью нового здорового тела, находясь в самой гуще мясорубки, его душа запела! Почти забытая радость рвала его изнутри, глаза налились кровью, делая его похожим на порождение ночных кошмаров, губы, перекошенные в теперь уже немом крике, открывали перед врагами пасть дорвавшегося до легкой добычи зверя — крупные зубы, забрызганные чужой кровью, казалось, готовы были выгрызть сердце из любого врага, невзирая на защищавшие его доспехи.