Тяжелейшие условия службы были, конечно, в Афганистане, там шла война. Сразу после нашего приезда в учебку какой-то капитан прямо объявил: кто будет плохо служить — попадет в Афганистан. Хотя многие из солдат хотели служить там. В нашем взводе обсуждалась возможность написать коллективный рапорт на службу в Афгане. Но руководство нашей страны уже приняло решение о выводе советских войск из Афганистана. Поэтому распределения туда весной 1988 года из нашей учебки уже не было, ведь 40-ю армию полностью вывели из Афганистана уже в феврале 1989 года.
Вторым из «худших» мест службы была Чита. Как любил говорить майор Тасецкий — «отправлю вас в Читу, бля, чтобы задница к бетонке примерзала, бля. В Читу, бля, в Читу, бля, в Читусловакию, бля. Загранка, бля. Уроды, бля».
Рейтинг тяжести армейской службы продолжали Сибирь и Дальний Восток. Конечно, служить в Сибири мне хотелось — ближе к дому. Но служить близко с Барнаулом, на мой взгляд, — значит, больше скучать. А так, чем дальше служишь, тем меньше тянет домой.
Дальний Восток представлялся мне местом каким-то романтическим: Камчатка, Тихий океан, красная икра, гейзеры, сопки, рукой подать до Китая, Японии, обеим Кореям, США. Этот интерес подогрел один из наших преподавателей в учебке, прослуживший много лет на Дальнем Востоке. На наших занятиях, где мы изучали устройство различных авиационных бомб, он иногда рассказывал нам интересные истории о своей службе.
Часто, ближе к выпуску, мы с другом Игорем Кудашевым (Гогой) из города Коркино Челябинской области, мечтали о совместной службе где-нибудь на краю нашей могучей Родины. Так и получилось. Но на пересылке в Хабаровске в июне 1988 года мой товарищ поехал служить в Амурскую область, а я — в Приморский край. Больше мы не виделись, на мои письма он почему-то не отвечал. Как у тебя сложилась жизнь, Гога? Хотелось бы верить, что всё нормально.
Заместителем командира взвода был сержант Сладкий, уроженец Приморского края, спортсмен, он учился в Уссурийском педагогическом институте и был нормальным, справедливым командиром.
Старшина роты — прапорщик Марченко, похожий на Тараса Бульбу. Молчаливый, коренастый, с большими свисающими усами, он поддерживал порядок в роте своими «методами». Огромный кулак прапора часто оставлял отметины на груди несчастных солдат нашей роты. Принадлежность именно к нашей роте можно было определить по погнутым ручищами Марченко пуговицам гимнастерки. Пуговицы в районе груди бойцов нашей роты были, как правило, сплющены волосатой рукой-кувалдой нашего старшины. Еще он любил больно щипать дневальных, указывая, например, на лежащую на полу нитку. Сцена — извивающийся от боли провинившийся солдатик и стоящий рядом прапорщик Марченко, намертво зажавший своими пальцами трепещущую плоть, — была для нас привычна. Но особой обиды на него не было, делал он это не унижая человеческого достоинства, как бы играя. Хотя участвовать с ним в таких играх желающих не было.